Многообразный мир художественного произведения не только трудно, но даже и невозможно “втиснуть” в какие-то определенные рамки, “разложить по полочкам”, разъяснить с помощью логических формул, понятий, графиков или схем. Богатство художественного содержания такому анализу активно сопротивляется. Но попытаться обнаружить какую-то систему все же можно, при том необходимом условии, разумеется, что она не будет противоречить авторскому замыслу.
Что было важнее всего для Толстого при создании “Войны и мира”? Откроем начало третьей части второго тома: “Жизнь между тем, настоящая жизнь людей со своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, со своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла, как и всегда, независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Как видите, самое главное для писателя – это настоящая жизнь, понимаемая как мощная и неукротимая стихия, противостоящая любым явлениям, событиям, установленным законам, если они не совпадают с интересами простых, обыкновенных людей. На этом и строится система образов в “Войне и мире”.
Есть люди, которые живут нормальной, естественной жизнью. Это один мир. Есть другой, построенный на иных, неестественных интересах. Это мир обреченный, лишенный движения и развития, мир, подчиненный заранее установленным правилам, обрядам, регламентам, всякого рода условностям, абстрактным теориям, мир, который в основе своей мертв.
Толстой принципиально не принимает любую теоретическую схоластику, отъединяющуюся от реальной, простой, нормальной жизни. Так, о генерале Пфуле в романе сказано, что он из любви к теории “ненавидел всякую практику и знать ее не хотел”. Именно по этой причине князю Андрею не нравится Сперанский с его “непоколебимой верой в силу ума”. И даже Соня оказывается в конце концов “пустышкой”, потому что в ее добродетельности есть элемент рассудочности, расчета. Любая искусственность, роль, которую пытается вольно или невольно играть человек, запрограммированность отвергаются Толстым и его любимыми героями. Наташа Ростова говорит о Долохове: “У него все назначено, а я этого не люблю”.
Возникает представление о двух началах в жизни: война и мир, зло и добро, смерть и жизнь. И все действующие лица так или иначе тяготеют к одному из этих полюсов. Одни выбирают цель жизни сразу и не испытывают никаких колебаний – Курагины, Берг. Другие проходят через долгий путь мучительных колебаний, ошибок, поисков, но в конечном счете “прибиваются” к одному из двух берегов. Не так-то просто было, например, Борису Друбецкому преодолеть себя, свои нормальные человеческие чувства, прежде чем он решился сделать предложение богатой Жюли, которую он не только не любит, но, кажется, вообще терпеть не может.
Система образов в романе основана на достаточно четкой и последовательной антитезе народности и антинародности, естественного и искусственного, человечного и бесчеловечного, наконец, “кутузовского” и “наполеоновского”.
Кутузов и Наполеон образуют в романе два своеобразных нравственных полюса, к которым тяготеют или от которых отталкиваются различные действующие лица. Что касается любимых толстовских героев, то они как раз показаны в процессе постоянного изменения, преодоления замкнутости и эгоистической односторонности. Они в дороге, в пути, и уже одно это делает их дорогими и близкими автору.