Доклад “Многообразие христианских мотивов в лирике Владимира Набокова”
Владимир Набоков оставил после себя, без преувеличения, огромное литературное наследие. Его главными, написанными по-русски книгами являются: “Машенька” (1926), “Король, дама, валет” (1928), “Возвращение Чорба”, “Защита Лужина” (1930), “Подвиг” (1932), “Круг” (1936), “Дар” (1937-1938), “Приглашение на казнь”, “Соглядатай” (1938) и другие. В те же годы опубликовал немало стихов, стихотворные драмы: “Дедушка”, “Смерть”, “Скитальцы”, “Плюс”, пьесы в прозе, немало переводов, в том числе для детей: “Аня в стране чудес” Л. Кэтола. В США писал по-английски: “Действительная жизнь Себастьяна Найта”, “Под знаком незаконнорожденных”, “Лолита”, “Призрачные вещи”, “Ада”, “Взгляни на арлекинов!”. Переводил на английский русскую поэзию XIX века. Перевел и построчно откомментировал “Евгения Онегина”, издал прочитанные в Уэльслейском колледже и Корнуэльском университете лекции по русской литературе. В. В. Набоков оставил значительное драматическое наследие: его перу принадлежат девять пьес и сценарий для фильма по роману “Лолита”.
Владимир Набоков относится к 1-й волне русских эмигрантов, к поколению детей, которые как известно проявляли серьезный интерес к религии, в частности к христианству, пытаясь по-своему его переосмыслить. В юности потерявшие Родину и испытавшие всю тяжесть судьбы изгнанников, они винили в трагедии 17-го года своих отцов и не хотели следовать их идеалам. Религиозный поиск молодого поколения эмигрантов приобретает новое направление. Если, при учете всех погрешностей и ошибок по отношению к каноническому христианству, отправной точкой для старших философов и писателей-эмигрантов было все же православие (для С. БулгаковА – исключая его софиологические заблуждения; Н. Бердяева, Л. Карсавина, Е. Трубецкого; Д. Мережковского, особенно для И. Шмелева и Б. Зайцева), – то “дети” находят свои духовные идеалы далеко за пределами исконной веры “отцов”. Например, Александр Гингер становится убежденным буддистом, Гайто Газданов вступает в масонскую организацию, Поплавский становится искренним поклонником теософии. Старшие современники называли “детей” – “незамеченным поколением”. Книги Набокова, как и Поплавского, Газданова пользовались необычайным спросом в среде русской интеллигенции. Таким предстает перед нами герой стихотворения В. Набокова “Жизнь”:
“Шла мимо жизнь, но ни лохмотий, ни ран ее, ни пыльных ног не видел я… Как бы в дремоте, как бы сквозь душу звездной ночи, – одно я только видеть мог: ее ликующие очи и губы, шепчущие: Бог!”
В стихотворении мы видим благословение жизни как Божьего дара. Но принимается лишь светлая часть ее – трагизм отвергает лирический герой Набокова. Такое “розовое мировосприятие” было присуще раннему Набокову – Сирину, поэту. Чтобы увидеть, что те христианские мотивы, которые встречаются в стихах Набокова, были присущи не всем его поэтам-эмигрантам первой волны, обратимся к произведении. Поплавского “Дождь”:
“Мой бедный друг, живи на четверть жизни. Достаточно и четверти надежд. За преступленье четверть укоризны И четверть страха пред закрытьем вежд.
Я так хочу, я произвольно счастлив, Я произвольно черный свет во мгле, Отказываюсь от всякого участья Отказываюсь жить на сей земле”.
Здесь уже мы видим ее отвержение из буддийской боязни следующего воплощения, которое обречет на новые муки. Лирический герой Набокова трагическое прошлое “выслал” за пределы сегодняшнего сознания, изгнал из памяти:
“это больно, и это не нужно…”
(Романс – 1920) . В стихотворении “Детство” (1918) Набоков укажет еще иные истоки односторонне – светлого взгляда на мир своего лирического героя: “и после, может быть, потомок любопытный, стихи безбурные внимательно прочтя, вздохнет, подумает: он сердцем был дитя”.
Набоков отрицал взгляд на мир сквозь призму придуманных кем – то до него идей и неоднократно прокламировал свою независимость от всевозможных течений, школ и группировок. Такой творческий “аристократизм” уберег его от приятия модных в то время религиозно-философских трактовок, когда каждый на свой лад перекраивал Библию. Собственное – “наивное” – христианство, конечно, не избавило Набокова от ошибок. И все же оно окрасило его раннюю лирику в неповторимые светлые тона, наполнило ее любовной благодарностью творения к Творцу. В лирике Набокова устойчивое звучание приобрело именно чаяние о будущем соединении с Родиной, да и тема загробной жизни всегда сливается у него с надеждой на Божью милость. Размышления о жизни и смерти в ранней лирике Набокова проникнуты радостным настроением. В стихотворении “Пир” (1921), написанном на сюжет евангельской притчи, поэт дает ей свою трактовку. По его мнению, пир и званые на него – это не прообраз Спасения и Спасшихся. Пиром является земное существование человека, мир – Божье творение. А лирический герой – тот гость в Божьем чертоге, который сумел оценить гостеприимство Хозяина:
“Порою хмурится сосед мой неразумный, а я – я радуюсь всему”.
Акцентирование трагических сторон в искусстве отвергает ранний Набоков. Именно отсюда его неприятие миропонимания Достоевского, которое кажется поэту нарушением Божьего Завета (стихотворения “Достоевский” – 1919, “На годовщину смерти Достоевского” – 1921). Христианской формуле “грех уныния” Набоков придает глобальное значение, исключая из своей лирики, вместе с темой уныния и тему сострадания мучениям ближнего. Вера набоковского лирического героя состоит в том, что предназначение человека – не останавливаться на темных сторонах жизни, не замечать вообще ущербность мира здешнего, – а “искать Творца в творенье” . В стихотворении “Жемчуг” (1923) лирический герой – ныряльщик за жемчугом; он из под толщи вод внемлет “шелковому звуку/ уносящейся… ладьи” Пославшего его. По Набокову, Сам Господь оставил человеку Завет не замечать трагических диссонансов земного существования. Отвергающую оценку трагическому слышим в стихотворении “Достоевский” (1919):
“подумал Бог: ужель возможно, что все дарованное Мной так страшно было бы и сложно”?
Герой Набокова так формулирует свою веру:
“Люблю зверей, деревья, Бога, и в полдень луч, и в полночь тьму”.
Создание Божие – мир – в его первых поэтических сборниках “Горний путь” (1923) и “Гроздь” (1923) наделен отблесками райской красоты. Облака видятся поэту “райским сахаром на блюдце блестящем” (“Знаешь веру мою?” – 1921); космос – Божье творение – приоткрывает перед человеком райскую гармонию: “Ночь, ты развертываешь рай / над темным миром…” (Ночь – 1921). Весь земной мир предстает как храм, где “солнце пламенное – Бог; / месяц ласковый – Сын Божий; / звезды малые во мгле – Божьи детки на земле” (Храм – 1921). В таком контексте христианские образы окрашиваются в пантеистические тона. Но, к чести поэта, следует отметить, что творение все же никогда не заслоняет для него Самого Творца, а наоборот – выявляет красоту демиургического подвига. Образ прекрасного Мира – Храма очень устойчив в ранней лирике Набокова. Молится не только человек. В торжественной службе участвуют и все неразумные создания – животные, цветы, др. “Молится неистово кузнечик” в стихотворении “Был крупный дождь. Лазурь и шире и живей…” (1921); “молятся луга”, облака над миром “роняют слезы Рая” (“Облака” – 1921); святые таинства творят “бледные крестики тихой сирени” (“На сельском кладбище”), отпевая на кладбищах умерших. В приятии мира лирический герой – поэт подчеркивает любовь к явленной красоте плоти. В стихотворении “Ты все глядишь из тучи темно – сизой…” (1923) он представляет себе саму Матерь Божию. Эстетическая сторона образа ближе к западному средневековому мистическому миросозерцанию, где поклонение Богородице было наделено эротическими оттенками. Такой эротической “огранкой” образа Набоков подчеркивает любовь к земному началу жизни (в противовес чисто – духовному отношению к миру):
“и все ищу в изгибах смутной ризы изгиб живой колена иль плеча…”
Не только творение поет гимн Создателю, но и Он благословляет земную жизнь у Набокова. Не случайно в стихотворении “Мы столпились в туманной церковенке…” настоящая церковная служба вдруг претерпевает по воле автора преображение. “Весна милосердная” вошла “тенью лазоревой” – и уже на иконе сливаются воедино Лик Богоматери и лик весны:
“и, расставя ладони лучистые, окруженная сумраком радостным, на иконе Весна улыбается”.
При всей утверждаемой чуждости идеям предшественников, мы вдруг встречаем в образе Весны – Богоматери у Набокова софиологическую деформацию в духе идей Вл. Соловьева, С. БулгаковА. Односторонне – светлое, так называемое “розовое” восприятие земного бытия приводит Набокова – лирика к полному игнорированию темы воздаяния за грехи. У его героя не возникает и тени сомнения, что ему место в Раю. О существовании Ада он просто не вспоминает. Рай же ассоциируется у него с моментами высшего ощущения счастья на Земле. Рай небесный, для лирического героя, – повторение земного цветения жизни. В нем отразится чистота мира. В стихотворении “Крым” (1920) лирический герой надеется в Раю увидеть прелесть Бахчисарая:
“и буду я в Раю Небесном, он чем – то издавна известным повеет, верно, на меня…”
В других стихотворениях героев ждет в Небесном Раю привычная обстановка: погибшие матросы оказываются в родном портовом городе (Воскрешение мертвых – 1925); сам герой – поэт и в небесной обители хочет видеть “на столе открытую тетрадь” (В Раю – 1920). И все же в ранней лирике Набокова более сильны жизнеутверждающие мотивы и боязнь загробной жизни, даже райской:
“Вдохновенье я вспомню, и ангелам бледным я скажу: отпустите меня!” (“Эту жизнь я люблю исступленной любовью…” – 1919)
В ранней поэзии Набокова ангелы постоянно таинственно соседствуют с человеком, в готовности прийти ему на помощь, если надо – грозными знаками (“Господства” – 1918), или ласковой поддержкой (“Мерцательные тикают пружинки…” – 1920, “Волчонок” – 1922). Серафим, охраняющий Гроздь – Мир, подаренную Богом человеку, скрывается в саду – “лилейно – белым”, павлиньим оперением. Ранее, в стихотворении “На смерть Блока” встречался образ “Серафимы как павлины”. Думается, не случаен и псевдоним юного Набокова – Сирин. В поэме “Слава” автор намеренно останавливает внимание читателя на своем вымышленном “птичьем” облике:
“я божком себя вижу, волшебником с птичьей головой, в изумрудных перчатках, в чулках из лазурных чешуй Прохожу”.
Перечтите и остановитесь на этих строках. Несомненно, в образе Сирина автор пытался в фольклорных наивных традициях переосмыслить фигуру ангельского чина. Это не было самовозвеличиванием. Это было прокламированием своей поэтической концепции – воспеть Божественную красоту земного, по – своему участвовать в возделывании сада. Сирин – одновременно приобретает значение виноградаря в Божьих угодьях. Поэзия как ответный дар благодарности Господу озвучена во многих стихотворениях Набокова: “Катится небо, дыша и блистая…” (1919), Каштаны – (1920), “Туман ночного сна, налет истомы пыльной…”, др. Есть и другая деталь (в традициях народного православия) в облике поэта у Набокова. Поэт – “юродивый”, стоящий у паперти храма мира. В более поздней лирике “детская вера”, “розовое мировосприятие” приведет поэта к полному разочарованию в ущербном мире, с которым ему все же придется столкнуться лицом к лицу. Не осуществится так долго жданная встреча поэта с Россией, произойдет следующая за событиями 1917 года катастрофа – воцарение фашизма и Вторая Мировая война… И “розовые очки” расколются. Поэт придет к полному атеизму.
ПРИЛОЖЕНИЕ: Владимир Набоков был крещен в церкви Св. Спиридона епископа Тримифунтского настоятелем церкви был протоиерей Константин Иванович Ветвиницкий (награжденный Набоковым эпитетом “нерасторопный”). Набоков вспоминал: “Глядя туда со страшно далекой, почти необитаемой гряды времени, я вижу себя в тот день восторженно празднующим зарождение чувственной жизни… Тогда я вдруг понял, что двадцатисемилетнее, в чем-то бело-розовом и мягком, создание, владеющее моей левой рукой, – моя мать, а создание тридцатитрехлетнее, в бело-золотом и твердом, держащее меня за правую руку, – отец. Они шли, и между ними шел я, ступая с подковки на подковку солнца, посреди дорожки, в которой теперь узнаю одну из аллей – длинную, прямую, обсаженную дубками – “новая” часть огромного парка в нашем Петербургском имении”