Впервые понятие “диалектика души” применительно к толстовскому психологизму ввел известный русский писатель, мыслитель и литературный критик
Н. Г. Чернышевский. В статье, посвященной ранней прозе Толстого, он дал следующую характеристику этого принципа: “Внимание графа Толстого более всего обращено на то, как одни чувства и мысли развиваются из других; ему интересно наблюдать, как чувство, непосредственно возникающее из данного положения или впечатления, подчиняясь влиянию воспоминаний и силе сочетаний, представляемых воображением, переходит в другие чувства, снова возвращается к исходной точке и опять и опять странствует, изменяясь по всей цепи воспоминаний… Психологический анализ может принимать различные направления: одного поэта занимают все более очертания характеров, другого – влияние общественных отношений и житейских столкновений на характеры; третьего – связь чувств с действиями, четвертого – анализ страстей; графа Толстого всего более – сам психический процесс, его формы, его законы, диалектика души, чтобы выразиться определенным термином”. С легкой руки Чернышевского выражение “диалектика души” прочно закрепилось за прозой Толстого и уже добрых полтора столетия активно используется в литературоведческих исследованиях его творчества. По поводу изображаемых в “Войне и мире” исторических фигур Толстой говорил: “Везде, где в моем романе говорят и действуют исторические лица, я не выдумывал, а пользовался материалами, из которых у меня за все время моей работы образовалась целая библиотека…”. Знаменитый писатель ХХ века Владимир Набоков, выступавший с лекциями перед американскими студентами, следующим образом продемонстрировал своим слушателям значение Толстого для русской и мировой литературы. Сперва погасив все лампы в зале и опустив шторы, он, по словам очевидца, затем принялся поочередно включать лампы с таким комментарием: “На небосводе русской литературы это Пушкин!”. Вспыхнула лампа в дальнем левом углу… “Это Гоголь!”. Вспыхнула лампа посередине зала. “Это Чехов!”. Вспыхнула лампа справа. Тогда Набоков снова спустился с эстрады, направился к центральному окну и отцепил штору, которая с громким стуком взлетела вверх… Как по волшебству в аудиторию ворвался широкий плотный луч ослепительного света. “А это Толстой!” – прогремел Набоков”.