Хокку – величайшее сокровище японской литературы. Любой образованный японец знает хокку, а многие пытаются и сочинять их. Велик интерес к японской поэзии и во всем мире.
Хокку – короткое, всего в три строки, стихотворение. В нем нет рифмы, и только ритм отличает его от прозы. В первой и третьей строчках – пять слогов, во второй – семь. Невероятная лаконичность хокку не мешает передать его глубокий философский смысл.
Иногда трехстишия слагались как надпись к картине, иногда, наоборот, хочется написать картину к трехстишию. Например, к такому:
Осенняя луна Сосну рисует тушью На синих небесах.
Когда японский художник рисует осень, он изображает одно дерево, избитое дождями и изогнутое ветром. Но перед тем как взяться за кисть, долго смотрит на чистый лист бумаги. Потом возникает несколько четких линий, бесхитростных, но точных, которые волнуют душу не меньше левитановских пейзажей. “Чтобы японский художник нарисовал ветку он должен чувствовать, как она растет”, – говорят ценители искусства.
Так и в хокку. Его видимая лаконичность обманчива. В нем скрыт глубокий подтекст, и он неоднозначен. Каждый может прочитать его по-своему, найти созвучие своим мыслям.
Чтобы яснее увидеть разницу между хокку и европейским стихотворением, сравним утро в описании И. Никитина и японского поэта Буссона. У Никитина от первых лучей солнца до момента, когда солнце “на поля, на луга, на макушки ракит золотыми потоками хлынет, – двадцать четыре строки, где поэт постарался охватить все подробности пробуждения: здесь и “чуткий камыш”, и “серебристая роса”, и шум потревоженных уток, и пробуждающиеся рыбаки с сетями, веслами, лодками. Есть здесь и бодрое приветствие автора: “Здравствуй, солнце да утро веселое!” У Буссона только три строки:
Стая уток вдали. Ополаскиваю мотыгу – рябь по воде.
Та же утиная стая, та же рябь на воде. И та же картина утра, где есть и роса, и пар над водой, и первые лучи солнца. Но все это – между строк. Это пространство картины, заполненное не художником, а зрителем, читателем.
Есть еще одна особенность хокку. О чем бы ни были стихи японского или европейского поэта, они всегда – о человеке. В хокку же присутствие природы при этом – обязательно. Природа – отражение духовной жизни поэта. Чтобы передать свое состояние, японский поэт выбирает время года и “картинку” в природе, которая соответствует его душевному складу. Потом он отбрасывает те детали, которые наименее выразительны. И остаются всего три строчки:
На голой ветке Ворон сидит одиноко. Осенний вечер.
Можно сказать, что там, где европейский поэт стремится к точности, воспроизводя все нюансы и оттенки, японский поэт безжалостно отбрасывает все лишнее. Европейский поэт как бы говорит читателю: “Посмотри, я открыл тебе то, что ты не замечал, не ценил”. А японцы доверяют своему читателю, предлагают ему набросок к картине, которую он дорисует сам. И в этой сопричастности к творчеству – огромная радость.
Японская и европейская поэзия идет к читателю разными дорогами. Но чувства, которые она пробуждает, одинаковы у всех людей. Мы все грустим от одиночества, страдаем от разлуки и душевной боли, радуемся утру и солнцу и преклоняемся перед великой мудростью природы. И поэтому так близки нам строки Росэки:
Кругом ни души – Одиноко в поле блуждает Зеленая луна.