Любой сборник стихов Александра Прокофьева раскрываешь, словно распахиваешь дверь в просторный мир, где и «ветер лавиной, и песня лавиной»… Поначалу этот своеобразный мир даже ошеломляет. На вас обрушиваются ураганы бурь, водопады ливней, каскады красок. Вас подхватывают и кружат цветные метели, вьюги белых черемух, бьют в глаза «брызги первосортных медуниц». Все здесь непривычно, неожиданно в этом мире: вдруг «звезды покатились, как рубин», и даже «речка побежала по ступеням, по которым ходят за водой». Этот мир переливается семицветными радугами, он в неуемном движении, весь ходуном ходит, захлебывается от счастья, удивляется и удивляет. В нем свежесть и яркость, а полутона различаются только на большом расстоянии. В буйном пожаре цветения, в стихийном «малявинском» вихре ударом молний вспыхивают краски, и какие краски! Чистые, звенящие: уж если белый, то, как пена, если розовый — как заря, зеленый — будто море, где «соленая, зеленая, кипучая вода!». А о земле:
Все ты снишься мне в красе и в силе, В голубых и пламенных венках. Вся на синих, вся на очень синих. Звезды отражающих реках.
Но немного освоившись в прекрасном и яростном мире прокофьевской поэзии, заглянешь и увидишь, что поэт в этом мире не гость и не путник, он рачителен и точен, как хозяин:
Я все ж беру за повод И воду, и ветра.
Интонация рассказчика уверенна, по-народному конкретна. Солнце у него опускается на тридцать якорей, в стихах его живут «три ветра», «две метели», «шесть морей», «пять гармоний», «сто баянов». Сто, и ни одним меньше! Окидывая взглядом всю землю от горизонта до горизонта, поэт в то же время помнит запахи всех цветов, помнит и название каждой травинки. Как они шумят и пахнут в его стихах — и медуница, и трава зверобой, и донник-трава, и вейник-трава, и плакун-трава, и амур-трава! И поэзия его не безлюдна, как утверждали некоторые критики. Да и можно ли так судить о лирике, где страстно бьется горячее сердце поэта, где с такой силой звучит его любовь, его ненависть, где с такой щедростью навстречу людям раскрывается его душа? Вместе с автором «Песен о Ладоге» в поэзию вошли его ровесники, товарищи, «рядовые парни, сосновые кряжи», «крепкие, как сваи», песенники и гармонисты:
Усы опустив, словно рыба сом, Проходят ребята — грудь колесом.
Прокофьевский мир, открытый песне, доброй шутке, крепкому товариществу, верной любви, становится родным, близким, понятным — своим. На его широких дорогах и заросших цветами тропинках нельзя заблудиться, потому что все в нем цельно, ясно, крепко, все на года. Видно, и в самом деле крепким оказалось вино, с молодости настоянное на ветрах и травах родной Ладоги! Давно уже — с начала 30-х годов — с первых сборников стихов нашли в поэзии Прокофьева законное место, живут по сей день и бойкая уличная запевка, и огневая «частая!», и горькая деревенская «поминальная «. Обаяние народности в его стихах усиливается своеобразием не просто русского, а северного, приладожского, рыбацкого фольклора милой его сердцу Олонии. Он отсеивает. Преобразует этот фольклор, свой особый, неповторимый поэтический сплав. Все, что он любит, все, чем дорожит, весь многокрасочный мир его поэзии воплощен в облике Родины:
…Да какой-нибудь Старый шалашик, Да задумчивой ивы печаль, Да родимые матери наши, С-под ладони, глядящие вдаль; Да простор вековечный, огромный, Да гармоник размах шире плеч, Да вагранки, да краны, да домны, Да певучая русская речь!
Такой несокрушимой в беде предстала перед ним Отчизна, и такой отразил он ее в известной поэме «Россия», написанной им в блокадном Ленинграде. О России, о характере народа, который создал, поднял страну, Прокофьев говорит в ней с силой, искренностью, поэтической выразительностью. Родина — предмет самых задушевных помыслов поэта, его самой возвышенной гордости, его самых святых и дорогих мечтаний. Здесь у Прокофьева всего естественнее и органичнее соединяются песенные и эпические традиции с подлинным поэтическим новаторством. В поэме «Россия» любовь поэта нашла выражение в самых близких и дорогих его сердцу образах: белоногие пущи, широкая песня взахлеб, Маруся, что мыла на реченьке белые ноги, Настенька, что ростом хоть мала, зато характером жила. Секрет жизнелюбия и завидной душевной молодости поэта заключается в том, что о чем бы он ни писал — он пишет о Родине, о своем народе. Когда-то в ранних стихах он сказал о своем поколении: Невиданные однолюбы В такое время живут.
Таким «невиданным однолюбом» был сам Прокофьев. Огромной любовью, осенившей все его творчество, стала для поэта Россия, страна, что «разметнулась на полсвета и вся на сердце у меня». Это страна распахала степи до курганов, нашла пути в Зазвездье. В новой книге Прокофьева Родина то встанет в заглавие цикла, то вдруг зазвенит в отдельной, казалось бы, случайной строке, то наполнит необычайной глубиной и силой стихи о милой сердцу поэта Ладоге…
Да, есть слова глухие, Они мне не родня, Но есть слова такие, Что посильней огня! Они других красивей — С могучей буквой «Р», Вот, например, Россия, Россия, например!
Редкий поэт, прошедший такой большой творческий путь, как Прокофьев, не пересматривает чего-то в своем творчестве, от чего-то не отказывается. Прокофьев ни от чего не отказывался. Разумеется, поэзия его развивалась, становилась все мудрее, значительнее, точнее, строже и проще. Но в основном это все тот же Прокофьев с его самобытностью, жизнелюбием, с его широтой и нежностью, с его броским словцом и неожиданной озорной концовкой. Нельзя не подивиться этой его цельности, строгой верности своему таланту, неугасающей юношеской взволнованности. Сохраняя лучшие особенности своего самобытного дарования — сильный, горячий лиризм, тонкое чувство природы, яркий народный язык, — Прокофьев в то же время все шире раздвигал границы своего творчества, углублял идейное содержание своей поэзии. И о чем бы он ни писал в последние годы жизни, его стихи всегда ярки, непосредственны, романтически окрылены. На любую тропу Прокофьев вступал как первооткрыватель. Сколько уж написано об итальянских оливах, а как хороши они в его прелестном, немного грустном маленьком стихотворении из цикла «Яблоня над морем» — «Все оливы, оливы…». Сколько раз воспевалось море, а взглянул на него Прокофьев, и вот уже «добела накаленные молнии гаснут, а оно только волны сдувает с усов».
«Я очень любил и люблю поэзию Александра Прокофьева, — писал в своих воспоминаниях о Прокофьеве Н. С. Тихонов, — мне очень радостно вспоминать весь наш долгий путь по жизненной дороге, и то, что мы делали в веселые дни нашей молодости, и тяжкие времена военных испытаний».