Комедия А. С. Грибоедова “Горе от ума” – первое реалистическое произведение русской литературы. В нем Грибоедов следует логике окружающей действительности, он показывает жизнь дворянского общества первой половины 20-х гг. XIX в. и изображает разные стороны этой жизни: противоречия между прогрессивным и консервативным дворянством.
Чацкий предстает в комедии как идеолог “нового времени”. В начале пьесы он, полный надежд, приезжает в Москву, где становится участником конфликта общественного и конфликта любовного. В результате к концу комедии он прозревает, понимает тщетность своих попыток исправить что-либо в обществе и добиться любви Софьи. Он уезжает потрясенным и освобожденным от иллюзий. Но этому предшествовал долгий путь терзаний.
Появление Чацкого в комедии подготовлено для читателей разговором Софьи и Лизы, в котором прорывается досада Софьи на уехавшего Чацкого: “Ах, если любит кто кого, зачем ума искать и ездить так далеко?”. Чацкий появляется тем более неожиданно для обитателей фамусовского дома, что “три года не писал двух слов”. И появляется он таким же, как был в надежде на прежние отношения с Софьей, и потому несколько обескуражен холодным приемом. На первый взгляд кажется, что любовная интрига с участием Чацкого тут же и завершилась, не успев начаться. Однако Грибоедов умело разворачивает сюжет, опираясь на психологию влюбленного героя, у которого “ум с сердцем не в ладу”. Именно это с восторгом подчеркивает А. С. Пушкин в письме А. А. Бестужеву: “Между мастерскими деталями этой прелестной комедии – недоверчивость Чацкого в любви Софьи к Молчалину прелестна! – и как натурально!”. Чацкий не верит своим глазам, не верит ушам, не верит словам Софьи. Он видит, что в Софье нет “ни на волос любви”; после падения Молчалина с лошади он понимает, что “так можно ощущать, когда лишаешься единственного друга”; Софья прямо говорит ему о Молчалине: “Вот я за что его люблю”. И все же Чацкий считает, что “она не ставит в грош его”.
“Всякий шаг Чацкого, почти всякое слово в пьесе тесно связаны с игрой чувства его к Софье, раздраженного какоюто ложью в ее поступках, которую он и бьется разгадать до самого конца” . Даже в спорах с Фамусовым он не забывает о Софье. Не считая Фамусова безнадежным глупцом, он на первых порах еще думает, что и для него эти три года не прошли попусту; Чацкий еще пытается ему что-то доказать. Но главная причина, побудившая его к продолжению спора, состояла, конечно, не в намерении вразумить Фамусова. Свои взгляды и убеждения были для Чацкого не только достоянием его интеллекта, они были основой его личности и его чувства чести. И Чацкий должен был сказать отцу своей возлюбленной, что он ни в чем не отступит от своих убеждений.
Чацкий по своей восторженной и несколько простодушной вере в скорую победу идеалов добра и справедливости иногда попадает в комические положения, но это еще сильнее оттеняет его благородство и великодушие. В монологе о французике из Бордо он в надежде на сочувствие Софьи рассказал ей, как его осмеяли за предпочтение национального иноземному:
Я рассердясь и жизнь кляня,
Готовил им ответ громовый;
Но все оставили меня, –
Но
Глядь…
Оказалось, он давно уже говорит в пустоту.
Грибоедов здесь с подчеркнутой наглядностью обнаруживает и силу, и слабости своею героя. Здесь становится очевидно, что Чацкий одинок, что даже Софья его оставила. Только после этого жестокого урока начали, наконец, рассеиваться “все призраки, весь чад и дым надежд”. Но прозрение только еще начиналось. Чацкому предстояла встреча с Репетиловым.
Пушкин сказал о Репетилове: “В нем 2, 3, 10 характеров”. Действительно, самая характерная черта этого персонажа состоит именно в отсутствии характера. Он зеркало, направленное на все, что входит в моду. Зеркало, правда, кривое. Но не настолько, чтобы отразившиеся в нем предметы искажались до неузнаваемости. Чацкий до своего отъезда из Москвы, по-видимому, нередко оказывался поблизости от этого зеркала. Слова Репетилова
Что бал? братец, где мы всю ночь до бела дня,
В приличьях скованы, не вырвемся из ига…
Тьфу! служба и чины, кресты – души мытарства…
Явственно напоминают речи самого Чацкого, которые Репетилов слышал три года назад. Оказывается, что, высказывая свои заветные мысли, Чацкий, сам того не желая, вносил в монотонное существование “репетиловщины” некий элемент разнообразия. Глядя на Репетилова, Чацкий особенно явственно осознавал бесцельность своих речей, их ложное толкование.
К исходу дня в доме Фамусова, если уж Чацкому и могло показаться в московской жизни что-то новым и неожиданным, так это полное торжество старого. Одна только горестная судьба Платона Михайлыча должна была убедить Чацкого, что московская жизнь в эти три года шла вовсе не так, как он полагал. Выход, казалось бы, оставался только один – уехать из Москвы. Но Чацкий даже после встречи с Репетиловым, даже после того, как он услышал клевету о сумасшествии, еще далек от мысли навсегда оставить Москву.
Софья, ее участь, ее отношение к нему – вот что еще удерживало его здесь. То, что все гости Фамусова поверили сплетне о сумасшествии, Чацкого, конечно, огорчило, но не очень удивило: в московском общественном мнении он уже и три года назад был объявлен “мотом и сорванцом”.
А Софья знает ли?..
Чацкий хочет доказать себе, что “никем по совести она не дорожит”. Само предположение еще таит в себе искру надежды: никем. Мысль о сопернике еще отстраняется, обморок – все еще загадка. Надо было увидеть ночное свидание, собственными ушами услышать, что сплетню о сумасшествии выдумала именно Софья, чтобы понять, наконец, что она давно сделала свой выбор, выбор между ним и Молчалиным, между высокими идеалами человечности и моралью фамусовской Москвы. Может быть, Софья и не захочет помириться с Молчалиным, но Чацкий для нее потерян навсегда: она не только отвергла его любовь, но и оскорбила его чувство ложью, которую прикрывала то девичьей скромностью и чувствительностью, то маской непринужденной шутки.
Последняя – и самая главная – надежда Чацкого разбита. Но вместе с ней развеялись и последние иллюзии.
Так! отрезвился я сполна,
Мечтанья с глаз долой и спала пелена.
Софья тоже оказалось нелегко, она тоже обманулась в своем возлюбленном. Разоблачив Молчалина, она тем самым уверилась в неправильности своего выбора. Она строила идеал любимого, опираясь на образ робкого, мечтательного юноши, который рисовала сентиментальная литература в век Карамзина и Жуковского. Она в своей любви не боялась нарушить приличия, ее не смущало мнение света, она отстаивала собственную свободу выбора, защищала возлюбленного от нападок Чацкого – а он оказался лишь “низкопоклонником и дельцом”. Тем тяжелее для Софьи ее прозрение, что его свидетелем стал Чацкий.
Дорогой ценой досталось Чацкому освобождение от иллюзий. Сейчас он потрясен и просто не может думать о том, что в этот день одержал победу над фамусовской Москвой. А это была победа: своим страстным отрицанием ее заветов и обличением ее идолов Чацкий вынудил ее предстать перед миром во всей своей безобразной наготе.