“Другая” проза объединяет авторов, чьи произведения появлялись в литературе в начале 1980-х годов, которые противопоставили официальной свою демифологизирующую стратегию. Разоблачая миф о человеке – творце своего счастья, активная позиция которого преобразует мир, писатели показывали, что советский человек целиком зависит от бытовой среды, он – песчинка, брошенная в водоворот истории. Они всматривались в реальность, стремясь в поисках истины дойти до дна, открыть то, что было заслонено стереотипами официальной словесности.
“Другая” проза – это генерирующее название очень разных по своим стилистическим манерам и тематическим привязанностям авторов. Одни из них склонны к изображению автоматизированного сознания в застойном кругу существования, другие обращаются к темным “углам” социальной жизни, третьи видят современного человека через культурные слои прошлых эпох. Но при всей индивидуальности писателей, объединенных “под крышей” “другой” прозы, в их творчестве есть общие черты. Это оппозиционность официозу, принципиальный отказ от следования сложившимся литературным стереотипам, бегство от всего, что может расцениваться как ангажированность. “Другая” проза изображает мир социально “сдвинутых” характеров и обстоятельств. Она, как правило, внешне индифферентна к любому идеалу – нравственному, социальному, политическому.
В “другой” прозе можно выделить три течения: “историческое”, “натуральное” и “иронический авангард”. Это деление довольно условно, так как исторический ракурс присущ и произведениям, не входящим в “историческую” прозу, а ироническое отношение к действительности – вообще своеобразная примета всей “другой” прозы.
Разделение “другой” прозы на “историческую”, “натуральную” и “иронический авангард” удобно при анализе художественной специфики произведений и соответствует внутренней логике литературной ситуации. “Историческое” течение – это попытка литературы взглянуть на события истории, которые прежде имели отчетливо прозрачную политическую оценку, незашоренными глазами. Нестандартность, необычность ракурса позволяет глубже понять исторический факт, порой и переоценить его.
В центре “исторических” повестей – человек, судьба которого исторична, но не в пафосном смысле. Она неразрывно связана с перипетиями существования советского государства. Это человек, имеющий историю страны как свое собственное прошлое. В этом смысле произведения “исторического” течения генетически связаны с романами и повестями Ю. Домбровского, Ю. Трифонова, В. Гроссмана, герои которых свою жизнь поверяли историей.
Но в отличие от традиционного реализма “историческая” проза исследует феномен советского человека с точки зрения общегуманистической, а не социальной или политической.
В “исторической”, как и во всей “другой” прозе, концепция истории – это цепь случайностей, которые воздействуют на жизнь человека, изменяя ее в корне. Причем сцепление случайностей может создавать совершенно фантастические комбинации, казалось бы, невозможные в жизни и тем не менее абсолютно реалистические. То есть “историческая” проза черпает фантастическое из самой общественной жизни, обнажая ее и сопрягая с жизнью отдельного человека.