Кажется, что писатель обладал даром провидения – так точно он показал в своей комедии все то, что потом стало реальностью. Чацкий, вступив в борьбу со всем старым, консервативным устройством, был обречен на поражение. Он – представитель молодого прогрессивно мыслящего поколения России той эпохи, а фамусовское общество – то консервативное большинство, которое не желает принимать ничего нового: ни в политике, ни в социальных отношениях, ни в системе представлений, ни в привычном образе жизни. Он – один против всех и финал конфликта, по сути, предрешен: “Чацкий сломлен количеством старой силы”, – как писал Гончаров.
Хотя Чацкий и презирает фамусовское общество, изгнание из этого общества для него все же мучительно: он здесь вырос, Фамусов некогда заменял ему отца и, как ни говори, он любит Софью, а потому он действительно страдает, получая свой “мильон терзаний”, что придает финалу комедии даже трагическое звучание:
С кем был! Куда меня закинула судьба!
Все гонят! Все клянут! Мучителей толпа!
И все же, если его крах в любви абсолютно очевиден, то вопрос о том, можно ли назвать изгнание Чацкого из фамусовского общества победой над героем, остается открытым. “Вон из Москвы! сюда я больше не ездок”, – в отчаянье кричит Чацкий. Но свет широк, в нем можно найти не только место, “где оскорбленному есть чувству уголок”, но и своих единомышленников, свое дело в жизни. Недаром в комедии упоминаются князь Федор и брат Скалозуба, которые, как и Чацкий, отходят в своей жизни от прежних норм, стараются жить по-новому. Таких людей в России потом станет все больше и больше, а в результате они победят, потому что новое всегда побеждает старое. Вот почему следует признать, что спор таких героев, как Чацкий, со старыми устоями только начинается. Он – “передовой воин, застрельщик”, но именно поэтому – “всегда жертва”. Открывая новый век в то время, когда еще силен “век минувший”, он обречен на “страдательную роль” – это роль всех, кто открывает “новый век”. Но есть и внутренние, психологические причины того, что Чацкий обречен на страдания. Увлеченность и горячность Чацкого приводит не только к тому, что он не понял отношение к нему Софьи, недооценил Молчалина, а потому его ожидал закономерный крах в любви. Еще важнее то, что он недооценил силу сопротивления консервативного фамусовского общества против тех идей, которые наш герой попытался в нем проповедовать. Порой просто кажется, что он и не собирается разбираться в этом: он вдохновенно проповедует и вдруг неожиданно обнаруживает, что гости “кружатся в вальсе”, а вовсе не “внимают” ему. Может быть, потому так легко было изгнать Чацкого, приклеив к нему ярлык сумасшедшего.
Но в то же время, как справедливо отмечал Гончаров, несмотря ни на что герой нанес консерваторам “смертельный удар качеством силы свежей”. Хотя, пожалуй, говорить о “смертельном ударе” несколько преждевременно, но очевидно, что некогда монолитное фамусовское общество действительно дало брешь – и виноват в этом Чацкий. Нет теперь покоя старым московским “тузам” и знатным барыням, потому что нет уверенности в незыблемости своих позиций, хотя пока они еще и сильны. Гончаров абсолютно прав, называя Чацкого “передовым воином, застрельщиком”, за которым стоит историческая победа, но который всегда является и жертвой такова судьба тех, кто идет первым.