Троекуров Кирила Петрович – родовитый дворянин, богатый владелец с. Покровского, генерал-аншеф в отставке, самодур, гроза всех окрестных помещиков; отец Маши, возлюбленной Дубровского. Самый тип русского барина-причем современного, а не взятого напрокат у допетровской истории, не был детально разработан отечественной словесностью. Новизна героя предполагала большую подробность и колоритность изображения; социальный портрет барина Троекуровд отчасти затмил собою образ “благородного разбойника” Дубровского. Троекуров именно самодур; то есть человек избалованный и распущенный до безобразия, опьяненный сознанием своей силы. Богатство, род, связи – вот формула его жизнеощущения. Обжорство, пьянство, сластолюбие (по двору бегает множество крестьянских ребятишек, как две капли воды похожих на него; во флигеле, как в гареме, заперты шестнадцать горничных – трагическая проекция замка “двенадцати дев” из поэмы “Руслан и Людмила”) – вот его времяпрепровождение. Унижение слабых, “благородные увеселения русского барина” вроде травли зазевавшегося гостя медведем – вот его удовольствие. “Совершенная повариха” – вот единственное его чтение. (Притом что в доме – обширная библиотека, ключи о которой отданы дочери Маше.) При этом Троекуров – не прирожденный злодей; уважает чужую решительность – именно поэтому он до поры до времени искренне дружил с бедным соседом, владельцем 70 душ Андреем Гавриловичем Дубровским. (В первоначальном варианте тема “богатства” Троекурова и “безродности” Дубровского-старшего, его бывшего сослуживца, была осложнена политическим мотивом: после екатерининского переворота 1762 г., расколовшего дворянство, один продолжил службу, другой вышел в отставку.) А если в конце концов, после ссоры на псарне, решил “наказать” старика Дубровского и с помощью взяток отсудить у него единственное имение Кистеневку; если довел прежнего товарища сначала до умопомешательства, а затем и до смерти, – то не из корыстолюбия, а единственно по самодурству, из желания удовлетворить прихоть мести. Недаром после “победного” приговора суда совесть в нем ропщет; он гневно насвистывает гимн “Гром победы раздавайся” (что делает всегда в дурном расположении духа); и в конце концов едет мириться. Другое дело, что поздно – поздно и физически (старик уже при смерти), и метафизически. (Дела переходят в руки Дубровского-младшего, который через слугу передает ему унизительный приказ убираться восвояси.) Точно так же, когда Владимир, ставший “благородным разбойником”, под видом француза-учителя Дефоржа поселяется в доме Троекурова – и хладнокровно убивает “увеселительного медведя”, он не только не жалеет о смерти любимого Миши, но и восхищается “Дефоржем”, как некогда восхищался стариком Дубровским. Беда не в Троекурове лично, а в социальном устройстве российской жизни; оно развивает в необразованном, непросвещенном – хотя и родовитом – дворянине худшие наклонности; слабого делает слабее, а в сильном порождает веру в безграничие его власти: “В том-то и сила, чтобы безо всякого права отнять имение”. Даже самое живое и естественное из всех человеческих чувств – любовь к детям – искажается до предела; Троекуров души не чает в своей Маше, но устраивает судьбу дочери не только вопреки ее воле, но и вопреки ее счастью, исходя из соображений выгод Это тем более страшно, что помещик как бы отражается в подвластных ему крестьянах; “троекуровские” столь же спесивы, сколь он сам. Недаром сквозь весь текст романа проходит метафора своры, псарни: именно троекуровский псарь дерзит Дубровскому-старшему – и как бы сталкивает помещиков лбами; слуга Дубровского-младшего, посланный барином прогнать Троекурова со двора, переиначивает приказ: “Пошел вон, старый пес”, после чего няня Егоровна удовлетворенно замечает: “небоев поджал хвост”. Может поможет!?