Наказание, как и преступление, – не одномотивно. Оно многолико, многосоставно, оно – вне Раскольникова и внутри него. Чтобы разобраться в нем, вернемся к той композиционной точке, которая знаменует его начало.
Сразу же после убийства, проснувшись в собственной каморке, Раскольников ощущает физический ужас от того, что он совершил. Лихорадка, остолбенение, тяжелое забытье, ощущение, что он сходит с ума, – писатель не скупится на характеристику ненормального состояния, состояния явного нездоровья. Это наказание, которое сама природа неизбежно накладывает на того, кто восстает против нее, против живой жизни, какой бы малой и непроявленной она ни казалась.
Неизбежным оказывается и отчуждение, отчаянное одиночество даже в кругу самых близких, родных ему “О, если бы я был один”, – восклицает герой-индивидуалист, все же чувствующий ответственность перед сестрой, матерью, другом за собственные поступки, за их судьбу. Совершив тягчайший грех, Раскольников понимает, что “ножницами отрезал себя от людей”, а ведь Человеку, существу общественному, невыносим полный разрыв с себе подобными. Это и было наказание Раскольникова, обусловленное социальной сущностью всякого человека.
Наказание тем особенно сурово и болезненно, что “теория”, как мы помним, захватила и сердце Раскольникова.
На этом фоне возникает неверное, извращенное осмысление собственного поступка. Раскольников принимает за слабость никчемность своего Я, собственной личности, не справившейся с проверкой, экспериментом, не достойной Теории. “Убить-то я убил, а переступить – не переступил”. Он мучается от того, что не выдержал своего преступления. Это – наказание, которое сам Раскольников накладывает на себя. По большому счету оно ложно, искусственно, это те же греховные, с точки зрения автора-христианина, бесноватые страсти, а не истинные страдания…
Освобождение от них – подспудное, медленное – начинается тогда, когда Раскольников находит человека, способного до конца понять его, деятельным сочувствием, любовью облегчить страдания и отважиться на долгую, отчаянную борьбу за преодоление чужой “правды”. По парадоксальной логике художественного мира Достоевского таким человеком становится Соня Мармеладова.