Замысел “Преступления и наказания” возник у Достоевского на основе глубокого осмысления самых живых, самых злободневных явлений русской действительности середины 60-х гг. Рост нищеты, пьянства, уголовных преступлений, смещение нравственных норм, “шаткость в понятиях”, эгоизм, анархическое своеволие новейших дельцов и крайняя беспомощность “униженных и оскорбленных”, способных только к стихийному индивидуалистическому бунту,-все это было предметом пристального изучения писателя.
Противоречия, резко обозначившиеся в пореформенной действительности, прямо отразились в романе – идеологическом по своей структуре, социально – философском по содержанию, трагическом по раскрытию и истолкованию поставленных в нем проблем.
Создавая роман, Достоевский использовал уже имеющиеся литературные традиции. В частности, можно заметить, что существуют преемственные связи главного героя произведения – Раскольникова с целой галереей героев русской и мировой литературы: с пушкинскими Сальери и Германном, лермонтовскими Арбениным и Печориным, Корсаром и Манфредом у Байрона, Растиньяком и Вотреном у Бальзака, Жюльеном Сорелем у Стендаля и т. д.
Особенно дорог был для автора “Преступления и наказания” роман Виктора Гюго “Отверженные”. Достоевский считал, что “Отверженные” имеют всемирное значение, так как в них выражена с необычайной силой основная мысль всего искусства XIX в.-восстановление падшего человека.
Литературных ассоциаций в “Преступлении и наказании” много, но особое значение автор придавал своей полемике с романом Чернышевского “Что делать?”, начатой еще в “Записках из подполья”. Чернышевский надеялся на обновление русской жизни путем революционной борьбы, он верил в разум человека. Достоевский же, напротив, считал невозможным разрешение общественных противоречий на разумной, рациональной основе.
Разумихин, который в данном вопросе, по нашему мнению, близок к позиции автора, решительно возражает против популярного лозунга: “Преступление есть протест против ненормальности социального устройства – и только…” Он отрицает роковое, фатальное влияние среды на человека, потому что при этом не принимается в расчет человеческая натура. “С одной логикой нельзя через натуру перескочить!” – восклицает Разумихин. Он не признает возможности переустройства общества на разумных началах с помощью одной только логики. Разум обманчив. С помощью логических отвлеченных рассуждений можно оправдать буквально все – даже преступление.
Вспыльчивый Разумихин предлагает следователю Порфирию Петровичу на спор доказать, что цвет его ресниц находится в прямой зависимости от величины колокольни Ивана Великого: “Ну, да хочешь, я тебе сейчас выведу,-заревел он,-что у тебя белые ресницы единственно оттого только, что в Иване Великом тридцать пять сажен высоты, и выведу ясно, точно, прогрессивно и даже с либеральным оттенком? Берусь!..” А ведь, пожалуй, и выведет! Что уж говорить о Раскольникове, который с помощью разума отточил, как бритву, свою теорию – и мы знаем, к чему она привела на практике. Итак, логика или натура, “арифметика” или чувство, ум или сердце, бунт или смирение – вот те координаты, которые определяют идейную направленность романа Достоевского.
Разумеется, смысл “Преступления и наказания” вовсе не сводится только к полемике с Чернышевским. Автор романа поставил перед собою задачу более общую, мы бы даже сказали, более глобальную. Речь идет о месте человека в мире, о судьбах даже не одного человека, а человечества. Потому-то и было для Достоевского совершенно неприемлемо расхожее выражение “среда заела”. Он исходил из совершенно иной – христианской идеи о нравственной ответственности каждого человека не только за собственные поступки, но и за всякое зло, которое совершается в этом мире.