А. П. Чехов родился в 1860 году. Эпоха 80-х годов 19 века – эпоха общественной подавленности и разочарования – наложила неизгладимую печать на все творчество Чехова. Всякая инициатива, всякая живая мысль были подавлены и не находили решительно никакого выхода. Уже никого не воодушевляли народнические идеалы. “Народничество было, прежде всего, настроением, жалостью к мужику”. Лозунг “В народ…” ко времени активного творчества Чехова уже потерял свою актуальность. Обманувшись в своих силах и надорвавшись, русская интеллигенция опять осталась у разбитого корыта.
Одновременно с этим появилось, с одной стороны, – толстовство, а, с другой, – теория маленьких дел. Толстовство самую культуру вкорне признало безнравственной, звало всех, без исключения, к первобытному земледельческому состоянию, к чистоте. Главный путь – личное самосовершенствование.
Другое течение – проповедование малых дел, борьба с косностью живых людей. В это грустное время появились первые рассказы А. П. Чехова, в которых было столько неподдельного юмора и молодого веселья, что они явились резким диссонансом с общим мрачным, беспросветным настоящим в литературе того времени.
В начале Антон Павлович, как и Гоголь, творил под наплывом смешных образов, которые громоздились в его воображении. Он не ставил себе определенных целей, а просто чутьем художника схватывал какую-нибудь уродливую черту в человеке и воспроизводил это в живые картинки. Эти произведения оказываются органически связанными с более поздними произведениями Чехова, в которых и в помину нет веселья.
Здесь не видно никакого просвета; все кругом серо, уныло и однообразно. Пошлость, обыденность, ничтожество царят повсюду. Человеческая личность была совершенно уничтожена, стерта; “не было никакого просвета в жизни; культурный человек был исключением, самодовольная тупость и мыслеболезнь – правило”. В этот период нельзя найти в его произведениях ни одного идеала, ни одного огонька, который бы освещал жизнь и самому автору, и его героям; в них царствовала мгла, не согретая ни одной надеждой, ни одной заветной мечтой. В 80-х годах Чехов искал спасения от своего пессимизма в толстовщине.
1888 год был переломный. Он засвидетельствовал напряженные размышления Чехова над тем, как продолжать. Обращение в это время к большому жанру, несомненно, продиктовано стремлением отыскать новые формы, выйдя за пределы новеллистического опыта. Чехов работает над романом; пишет повесть “Степь”, и в повести этой появляются действительно новые, доселе у него не встречавшиеся принципы строения повествования. Это эксперимент, поиск новых стилистических путей.
В этой повести все – природа, степь, люди изображаются через восприятие героя, мальчика Егорушки. “Все события рассматривает и наблюдает ребенок, они объединяются его подходом, пониманием, его к ним отношением” – утверждали исследователи в 20-е годы. То же писали и позже: ” Автор показал степь и ее людей глазами героя”
Начинается повесть с обширного вступления. ” Из М. уездного города С-ой губернии ранним июльским утром выехала и с грохотом покатила по почтовому тракту безрессорная, ошарпанная бричка”. В бричке сидели два М-ских обывателя, кучер Дениска и мальчик лет девяти с темными от загара и мокрым от слез лицом. Вся родословная девятилетнего Егорушки дана вкратце: “его мамаша. .. вдова секретаря и родная сестра Кузьмичова, любившая образованных людей и благородное общество…. За оградой. .. день и ночь спали Егорушкины отец и бабушка”.
Главный пассажир брички Кузьмичов – дядя Егорушки, “больше похожий на чиновника, чем на купца”. С ним Чехов сопоставляет простодушного спутника, священника отца Христофора.
В повествование включается восприятие Егорушки, а также повествователя – наблюдателя, который “едет” не только вместе с ним, но видит и чувствует не только то, что видит и чувствует герой.
Внешность и некоторые черты характера героев изображаются так, как видит их Егорушка. ” О. Христофор снял, рясу пояс и кафтан, и Егорушка, взглянув на него, замер от удивления. Он никак не предполагал, что священники носят брюки…. Глядя на него, Егорушка нашел, что в этом неподобающем его сану костюме он, со своими длинными волосами и бородой, очень похож на Робинзона Крузо”. “Вдруг совсем неожиданно, на полвершка от своих глаз Егорушка увидел черные, бархатные брови, большие карие глаза и выхоленные щеки с ямочками, от которых, как лучи солнца, по всему лицу разлилась великолепная улыбка. Чем-то великолепно запахло”.
Однако когда нужно дать более развернутую характеристику героев, то делается это от лица автора. “Лицо дяди выражало деловую сухость. Фанатик своего дела”.
“Благодеяния” Кузьмичова недешево обходятся тем, на кого они распространяются. Он попрекает малолетнего Егорушку: “Привязался ты ко мне, как репейник, и ну тебя совсем к богу! Вам ученье да благородство, а мне одна мука с вами”.
Отец же Христофор, человек мягкий, легкомысленный и смешливый, во всю свою жизнь не знал ни одного такого дела, которое, как удав, могло бы схватить его душу. Во всех многочисленных делах, за которые он брался на своем веку, его прельщало не столько само дело, сколько суета и общение с людьми, присущие всякому предприятию. Так в настоящей поездке его интересовали не столько шерсть, Варламов и цены, сколько длинный путь, дорожные разговоры, спанье под бричкой, еда не вовремя.
У дяди же Кузьмичова ” рядом с деловой сухостью всегда были на лице забота и страх, что он не найдет Варламова, опоздает, пропустит хорошую цену”.
Варламов в повести предстает хозяином жизни. Это вездесущий и неуловимый человек. Его имя возникает на всем пути. “Вся жизнь у него в деньгах и наживе” – презрительно говорят о нем. “Этот человек сам создавал цены, никого не искал и ни от кого не зависел; как ни заурядна была его наружность, но во всем, даже в манере держать нагайку, чувствовалось сознание силы и привычной власти над степью”…
До приезда на постоялый двор Мойсея Мойсеича Егорушка никогда не видел Варламова, но очень часто слышал о нем и нередко рисовал его в своем воображении. Ему известно было, что Варламов имеет несколько десятков тысяч десятин земли,”около сотни тысяч овец и много денег” и что он, словно коршун, кружится в этих местах. На постоялом дворе Егорушка слышит рассказ хозяина о том, как Варламов ударил его кнутом, а вскоре и сам видит, как Варламов замахивается нагайкой на растеряху вестового.
Однако все происходящее воспринимается Егорушкой наивно и смутно. Но иногда в его впечатлениях видно и вполне взрослое понимание жизни. Так, когда он видит, как бабы вяжут снопы, как зной жжет и душит их, он понимает, сколь тяжела страдная пора
Монотонные с виду Егорушкины скитания по степи – это первое серьезное плавание мальчика ” по морю житейскому”.
Оказавшись среди возчиков обоза, Егорушка встречает совершенно новых для себя людей – Кирюху, Васю, кроткого, доброго и боязливого Пантелея, обезголосевшего Дымова и других. Среда эта совсем не идиллична. “Непроходимая глупость” чувствуется в Кирюхе. Говорящий “ласковым, плачущим голосом” и умиляющийся повадкам степной живности Вася вдруг с тем же ласковым выражением, с каким зорко смотрит на играющую поодаль лисичку, живьем съедает только что пойманную рыбу и сам уже кажется Егорушке похожим на животное. И даже самый красивый из возчиков – Дымов – поражает мальчика своими грубыми выходками, хотя из всех героев Дымов самый сильный и смелый. Дымов чем-то похож на горьковских босяков с их шумным, ярким протестом против “скуки жизни”, обывательской приниженности.
В образе степи тесно сошлись два обостряющих друг друга настроения: тоска, однообразие, одиночество и жажда красоты, предчувствие счастливой жизни. Бричка с маленьким Егорушкой затерялась в просторах бесконечной равнины среди выжженных солнцем трав и маячащих в лиловой дали холмов, которые кажутся “оцепеневшими от тоски”. Во всем, на чем ни остановишь взгляд, чудится уныние, равнодушие и безжизненность. “Летит коршун над землей, плавно взмахивая крыльями, и вдруг останавливается в воздухе, точно задумавшись о скуке жизни. А вот на холме показался одинокий тополь: кто его посадил и зачем он здесь, бог его знает. Счастлив ли этот красавец? Летом зной, зимой стужа и метели, осенью страшные ночи, когда видишь только тьму и не слышишь ничего, кроме беспутного, сердито воющего ветра, а главное – всю жизнь один, один. ..”
Большая часть повести заполнена описанием встречных постоялых дворов, южнорусской степи, июльской степной жары, ночной грозы.
Благодаря свежему, непосредственному восприятию ребенка Чехов смог дать оригинальные картины степной природы. В кажущейся неподвижности, однообразии, скуке Егорушка угадывает внутреннее богатство, красоту и разнообразие. Вот Чехов замечает, что “солнце уже выглянуло сзади из-за города и тихо, без хлопот принялось за свою работу. Пробуждение степи утром так описано автором:”Что-то теплое коснулось Егорушкиной спины, полоса света, подкравшись сзади, шмыгнула через бричку и лошадей, понеслась навстречу другим полосам, и вдруг вся широкая степь сбросила с себя утреннюю полутень, улыбнулась и засверкала росой”. Грозовая молния воспринимается Егорушкой так, как будто кто-то чиркнул спичкой по небу. Природа раскрывается через субъективный мир ребенка.
Но есть в “Степи” пейзажи, полные философской глубины. Именно они определяют основую мелодию повести, ее патриотический лиризм. Чехов пишет, что после долгой поездки по степи ночью у человека возникают необычные чувства и размышления: “мало-помалу на память приходят степные легенды, рассказы встречных, сказки няньки-степнячки и все то, что сам сумел увидеть и постичь душою. И тогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в голубом небе, в лунном свете, в полете ночной птицы, во всем, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; “душа дает отклик прекрасной, суровой родине и хочется лететь над степью вместе с птицей”.
К концу поездки Егорушка стал иным, более взрослым, он вступает в новый период своей жизни. Он пережил часть своей жизни: “Егорушка почувствовал, что с этими людьми для него исчезло навсегда, как дым, все то, что до сих пор было пережито; он опустился в изнеможении на лавочку и горькими слезами приветствовал новую неведомую жизнь, которая теперь начинается для него”.
“Степь” очень часто объединяется с детскими рассказами Чехова: те же мотивы, образы, но в более совершенной форме, но все же, прежде всего их объединяет образ Егорушки.
Детские впечатления, освеженные поездкой в родные места летом 1887 года, помогли ему передать чистоту и свежесть детского восприятия мира. Художник открыл новые черты поэтической красоты русской природы в ее бескрайних степях, в ее неоглядной шири и мощи. Лишенная ярких красок, однообразная, истомленная июльской жарой степь выступила как воплощение родины. Чехов открывает читателю заложенную в русской природе скромную прелесть и духовное богатство русского народа, многообразие сложных характеров, и одновременно бедность народа, нищету крестьянства, огромную тоску народа по счастью, по красоте.