Повесть М. А. Булгакова “Собачье сердце” была написана в момент расцвета сатиры в молодой советской литературе. В 20-е гг. творили Зощенко, Ильф и Петров, сатирические пьесы создавал Маяковский. Революция обнажила противоречия общества, и фельетоны, целые сатирические циклы стали откликом на мещанство и бюрократию нового государства. Правда, такой период в литературе продлился недолго, сатира была признана ненужной, так как в социализм смеяться стало, якобы, не над чем. Однако “Собачье сердце” и сразу после своего создания в 1925 году не могло пройти сквозь цензуру – слишком масштабен был объект сатиры повести. Булгаков не только показал настоящее лицо нового класса, но и поднял проблему революции как эксперимента над страной, проблему судьбы русской интеллигенции и ее ответственности за этот эксперимент.
Сцена операции по превращению собаки Шарика в человека – ключевая в произведении, так как само повествование построено как эксперимент и его результаты можно предвосхитить, внимательно прочитав эпизод о хирургическом эксперименте профессора Преображенского. Основным средством сатиры Булгакова является аллегория и гротеск. Вот Шарика запирают перед операцией в ванной, он сначала яростно строит планы мести за такое “хамство”, но потом ясно осознает: “Нет, куда уж, ни на какую волю отсюда не уйдешь, зачем лгать… привык. Я – барский пес, интеллигентное существо, отведал лучшей жизни. Да и что такое воля? Так, дым, мираж, фикция… Бред этих злосчастных демократов…” Оказывается, и воля не нужна, когда живешь в достатке. Хорошо это или плохо? Автор использует скрытое сравнение умозаключений собаки с социальными идеями о положении различных классов в государстве. Действительно, к воле стремились те, кто ничего не имел. Как только даже в рабоче-крестьянском государстве кто-либо приходил к власти и начинал обладать благосостоянием, стремление к свободе и равенству почему-то пропадало. Только лучшие представители обеспеченных классов задумывались о необходимости воли. Но что под ней подразумевалось? Для Шарика это понятие ассоциируется с бродяжничеством. А для профессора Преображенского? Наверное, с возможностью свободно заниматься любимым делом. Таким образом, надо нравственно и интеллектуально дорасти до того, чтобы свобода приносила счастье.
Основная мысль повести – за свободу выбора нужно нести ответственность. Зловеще в операции над Шариком выглядит описание людей, ставящих эксперимент над живым существом. Профессор показан жрецом в белом сиянии, но “поверх белого, как епитрахиль, был надет резиновый узкий фартук. Руки в черных перчатках”. У доктора Борменталя отталкивают глаза – “зеркало души”: “Они были настороженные, фальшивые, и в глубине их таилось нехорошее, пакостное дело, если не целое преступление”. В восприятии собаки такие люди не способны на добрый поступок. И действительно, Преображенский несколько раз повторяет: “…потеряем время и пса потеряем. Впрочем, для него и так никакого шанса нету”; “Все равно он уже пять раз у вас умер”; “Все равно помрет… ах ты, че…”; “Умер, конечно?..”; “Вот черт возьми! Не издох! Ну, все равно издохнет”. Он готов к смерти уже полюбившегося пса и воспринимает ее как норму. Интересно, как меняются слова в обозначении исхода: “потеряем”, “умер”, “помрет”, “издохнет”. Профессор словно отстраняется от животного. Авторская оценка происходящего очевидна: “…оба заволновались, как убийцы, которые спешат”.
В деталях портрета “светила науки” подчеркивается антигуманность его дела: “Зубы Филиппа Филипповича сжались, глазки приобрели остренький колючий блеск, и, взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу Шарика рану”; “Нож вскочил к нему в руки как бы сам собой, после чего лицо Филиппа Филипповича стало страшным. Он оскалил фарфоровые и золотые коронки и одним приемом навел на лбу Шарика красный венец”; “Филипп же Филиппович стал положительно страшен. Сипение вырывалось из его носа, зубы открылись до десен”; “Лицо у него при этом стало как у вдохновенного разбойника”; “Тут уж Филипп Филиппович отвалился окончательно, как сытый вампир…”. Важны глаголы, употребляемые автором при характеристике действий врачей: “ткнул псу в нос”, “отшвырнул машинку и вооружился бритвой”, “набросился хищно”, “полоснул… вертел ножом в теле”, “залез в глубину и в несколько поворотов вырвал…”, “отвалился от раны, ткнул в нее комком марли и скомандовал”, “въелся ножницами”, “как тигр, бросился зажимать и зажал”, “с хрустом сломал стеклянную ампулку, насосал из нее в шприц и коварно кольнул Шарика где-то у сердца”, “зарычал”, “засипел” и т. д. Возникает чувство, что описываются кровожадные звери, а не люди в белых халатах. Шарик же, наоборот, показан жертвой с “красным венцом” на лбу. Он выглядит жалко и беспомощно в руках Преображенского и Борменталя: “На узком операционном столе лежал, раскинувшись, пес Шарик, и голова его беспомощно колотилась о белую клеенчатую подушку”.
Итог эксперимента оказался страшен для самих экспериментаторов. Профессор терзается мыслью о том, что это собственно он произвел на свет чудовище, провести сложнейшую операцию над которым легче, чем его перевоспитать. Мораль очевидна: нельзя вмешиваться в жизнь, когда трудно предвидеть последствия. Они могут оказаться трагичны. Преображенскому удалось все вернуть на свои места и Полиграфа Полиграфовича превратить в Шарика. Станет ли великий профессор в будущем экспериментировать над природой? Булгаков предостерегает – да! “Пес видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги. Упорный человек настойчиво все чего-то добивался в них, резал, рассматривал, щурился и пел: “К берегам священным Нила…” Хоть в облике профессора нет былых зловещих черт мясника, это “важный” и “упорный человек”, но его будущие эксперименты настораживают нас. В современном мире проблема вмешательства человека в живую природу очень актуальна. Важно вовремя остановиться и задуматься, а нужна ли революция, когда все придет в свое время эволюционным путем?