“Для веселия планета наша
Мало оборудована.
Надо
Вырвать радость
У грядущих дней.
В этой жизни
Помереть нетрудно,
Сделать жизнь –
Значительно трудней”.
В. В. Маяковский
Я люблю Маяковского. Это самый мужской поэт.
Он поэт истинный. Много ли видано, чтоб о поэте писали стихи? А о нем написали, да еще женщины, да еще другой поэтической и политической веры – Ахматова и Цветаева. Только Блоку при жизни досталась еще такая честь.
Мне кажется, потому, что Александр Александрович и Владимир Владимирович никогда не принимали никаких “поэтических” поз и всегда были беспощадно искренни. Хотя бы собратья по перу и проклинали и поносили их. Помните:
“Мне мил стихов российских жар. Есть Маяковский, есть и кроме, Но он – их главный штабс-маляр, Поет о пробках в Моссельпроме”.
Задорный Есенин, по-моему, здесь неправ: Маяковский не пел о пробках, точнее, он пел не о пробках, а “о времени и о себе”, человеке своего времени, без исключений.
Смотрите: страна ищет новые пути, иные, чем те, по которым она шла до сих пор. Вместе со страной в исканиях и юный Владимир – сначала в политике, потом в поэзии.
“Я, воспевающий машину и Англию, Может быть, просто В самом обыкновенном Евангелии Тринадцатый апостол”.
Страна содрогается в муках Первой мировой войны, и Владимир Владимирович – солдат и автор поэтической “Войны и мира”. Еще танцует на поле битвы под Ковно “безносая Тальони” – смерть, а прозревший народ и прозревший поэт мечтают о прекращении всемирной бойни и братстве всех наций и государств.
Страна с восторгом встречает события Февраля 1917 года, и чувства народа выражает именно Маяковский:
“Тебе обывательское – о будь ты проклята трижды! – и мое поэтово – о четырежды славься, благословенная!”
Февраль переходит в Октябрь, и как бы мы сейчас ни оценивали это время, оно было великим. Громадный народ огромной страны, как в прошлые века французы, искал для человечества новые исторические пути. Великое время требовало великих людей с великими чувствами и мыслями.
Страна принимает на себя обеты, как некогда апостолы новой веры. Сейчас многим странно читать или слушать, как молодые люди принимали на собраниях постановления: “Никаких браков и никакой любви до победы мировой революции”. Отрекались от нынешней личной радости ради завтрашнего счастья всех. Революция многими воспринималась как битва за завтрашнюю любовь. А пока
“и мне бы писать романсы на вас – доходней оно и прелестней, но я себя смирял, становясь на горло собственной песне”.
Вот тогда и шли стихи о “пробках”, а на самом деле о том, “Как уберечься от холеры”, “О дряни”, “Приказы. .. по армии искусств”. Да, хотелось писать о любви, о “зверье”, а надо было о вшах и туберкулезе, иначе некому было бы говорить о любви. И получалось, что и “пробки” – тоже о любви, а две морковинки – драгоценный дар любви и в высшей мере поэтическое явление.
“…Если я чего написал, если чего сказал – тому виной – глаза-небеса, любимой моей глаза”. “…Я не люблю парижскую любовь…” “…Ты посмотри, какая в мире тишь, ночь обложила небо звездной данью, в такие вот часы встаешь и говоришь векам истории и мирозданью”
Чем дальше уходит от нас первая треть XX века, тем меньше мы знаем и понимаем ее, а “история, как всегда, солжет” . Тогда мы обратимся к произведениям того времени, и станет ясно, что думали и что чувствовали люди.
“Пускай за гениями безутешною вдовой плетется слава в похоронном марше. Умри, мой стих, умри, как рядовой, как безымянные на штурмах мерли наши”.
Все войны и труды эпохи прошли через Маяковского и выразились в нем самом и в его поэзии. Он мечтал о Лаборатории человеческих воскрешений и просил воскресить его в XXX веке: “свое дожить хочу!” Лаборатории пока нет, да и будет ли она?.. Очень возможно, что бессмертие – просто псевдоним человеческой памяти.
И я люблю Маяковского за “хорошее отношение к лошадям”, за то, что, брезгливый по природе, он выполнил свою долю работы по очищению человека, не требуя ни гонораров, ни славы.
“Я к вам приду…”
Мы ждем, дорогой Владим Владимыч, приходите.