Даже невозможно представить себе, что бы мы делали без Жуковского – переводчика. Ведь для многих из нас “Одиссея” Гомера – это его “Одиссея”, один из вариантов “Слова о полку Игореве” – его перевод, а еще баллады Шиллера, Гете, Вальтера Скотта. Переводы Жуковского – подлинные произведения искусства, а не рабские подстрочники, и неудивительно. Ведь в старину перевод – чик назывался “толмач”. То есть тот, кто толкует иноземные мысли. Переводы Жуковского правильнее назвать переложениями. Или – перепевами. Вроде бы содержание то же, герои те же, но одни так близки нашей, русской действительности, а другие лишены сугубо национального колорита оригинала и временного акцента, становятся как бы всеобщими, вневременными.
Знаменитый “Лесной царь”. У немецкого поэта Иоганна Вольфганга Гете – это “Ольховый король”. Сразу представляешь себе спутанные ветви ольхи, что-то серебристо-туманное, лирическое, но опасное, чего можно действительно испугаться. Лесной царь Жуковского
В темной короне, С густой бородой
Почему-то похож на лесного дедушку-лешего. Его “цветы бирюзовы “, “жемчужны струи”, и “чертоги” из золота настолько напоминают привычное, сказочное, красивое обрамление событий, что до самого конца не веришь в трагический конец. Почему-то ждешь разоблачения: это привиделось, показалось. Ведь в оригинальных стихотворениях Жуковского природа тоже имеет душу, свое лицо, свой голос!
“Ивиковы журавли” – из Шиллера. Наверное, это очень важно для Жуковского – обращение к теме поэта и поэзии в обществе. Жизнь поэта не может пройти бесследно, ибо
Уму с крылатою мечтою Послал дар песней Аполлон.
Значит, не может поэт исчезнуть бесследно, если его песни что-то значили для людей. Не уйти разбойникам от расплаты, даже невольные молчаливые свидетели журавли станут прямым доказательством их причастности к черному делу, и зло будет наказано. “Суд божий над епископом” – перевод баллады английского поэта Р. Соути – обличает скаредность и жестокость епископа Гаттона, который вместо того, чтобы поделиться хлебом с голодающими, заманил их обманом в сарай и сжег.
Разом избавил я шуткой своей Край наш голодный от жадных мышей.
За эту издевательскую фразу, за немилосердие, не совместимое не только с его духовным саном, просто с человечностью, он наказан страхом и смертью. Ни каменные своды башни, ни железные двери и ставни не спасут человека, у которого нет совести, нет сердца.
Может, Жуковский выбрал эту балладу для перевода потому, что сам считал власть человека над другими людьми возмутительной – отпустил же он на волю своих крестьян? Больше всего меня поразили переводы из Шиллера – “Кубок” и “Перчатка”. Я думаю, что Жуковский выбрал эти сюжеты для перевода в начале тридцатых годов не случайно. Хотя сюжеты, на первый взгляд, разные, суть одна: каприз власть имущего, его игра достоинством, честью другого человека, безразличие к человеческой жизни.
Конечно, ни молодой паж, которому предлагают в награду руку царевны, если он еще раз отправится за кубком в морскую пучину, ни рыцарь, которому предложили поднять перчатку, лежащую на арене среди хищников, не могу отказаться. На карту поставлено главное – рыцарская честь, доброе имя. Но разве можно играть человеком, хвалиться своей властью над ним, не дорожить его жизнью, его чувствами?
Жуковский, по-моему, низводит с пьедестала того, кто приказывает, потому что честь, достоинство и разум человека определяются и тем, перед каким выбором он ставит других людей. Поэтому перчатка, летящая в лицо – это достойный ответ не только героя баллады, но и самого Жуковского людям, не понимающим, что есть честь. Баллада “Светлана” – особая страница в творчестве поэта. Это оригинальное произведение, показывающее традиционную сцену гадания русских девушек “в крещенский вечерок”. Перед нами проходит череда народных обычаев:
За ворота башмачок, Сняв с ноги, бросали; Снег пололи; под окном Слушали; кормили Счетным курицу зерном; Ярый воск топили; В чашу с чистою водой Крали перстень золотой, Серьги изумрудны; Расстилали белый плат И над чашей пели в лад Песенки подблюдны.
Но главное в балладе – нежное внимание к чувствам девушки, уважение ее верности жениху и, конечно же, богатство вымысла, яркость описаний. Так и представляется добрая улыбка поэта: “Что, напугал я вас? Успокойтесь, все хорошо кончается”. Вспоминаешь, что посвятил Жуковский эту балладу дорогому для него человеку, родственнице Маше Протасовой, которую поэт беззаветно любил всю жизнь, может быть, обращаясь и к ней: Взором счастливый твоим, Не хочу я славы…
Не столько слава, сколько признательность – вот то чувство, которое я обычно испытываю, перечитывая баллады Жуковского.