Книги замечательного русского поэта Николая Гумилева не переиздавались у нас на родине с начала двадцатых и до конца восьмидесятых годов. Они были большой редкостью. Сегодня же стихи этого поэта как бы возвращаются из небытия на свое место в нашей многообразной культуре, становятся общенациональным достоянием нашей литературы.
Поэзия Гумилева не устарела, однотомники поэта мгновенно исчезают с полок книжных магазинов. В связи с этой вновь обретенной популярностью пробудился интерес к личности поэта, к его трагической судьбе. Прочитав о последних годах жизни поэта, я понял, что личность его так же завораживает, как и его поэзия.
Известно, что Николай Гумилев был чрезвычайно честолюбив. Он был убежден, что право считаться поэтом принадлежит тому, кто не только в стихах, но и в жизни всегда стремится быть первым, идущим впереди остальных.
Сначала Гумилев “приказал” себе стать охотником на львов, затем уланом, добровольно пошедшим воевать и заработавшим два Георгия. Энергия самосозидания, сила воли и целеустремленность в нем были необыкновенные. Николай Степанович как бы подтягивал себя даже во внешности до тех высоких рыцарски благородных образов, которые живут в его поэзии.
Таков старый конквистадор, заблудившийся в горах. Он поет песни о своей родине, вспоминает сраженья и любовниц, зная, что ему неизбежно придется погибнуть.
Как всегда, был дерзок и спокоен
И не знал ни ужаса, ни злости,
Смерть пришла, и предложил ей воин
Поиграть в изломанные кости.
С конца декабря 1916 года Гумилев по предписанию командования находится в Петрограде в длительной командировке. С января до конца марта 1917 года он был в Окуловке, под Питером, где вместе со своим командиром заготовлял сено для полковых коней. Февральская революция прошла мимо, Гумилев ее “не заметил”.
На родине он столкнулся с голодом, безработицей, властью людей, чуждых ему во всем. Но он, кажется, не желает замечать происходящего. В июне 1918 года в Петербурге открывается студия “Всемирной литературы”. Николай Степанович ведет здесь отдел поэтического искусства. Он принимается за работу с большим энтузиазмом. В течение всего лета он читает лекции и ведет семинары, самые посещаемые на курсе. “Все, все мы, несмотря на декадентство, символизм, акмеизм и прочее, прежде всего, русские поэты”, – говорил он своим ученикам.
Там, где все сверканье, все движенье,
Пенье все, – мы там с тобой живем;
Здесь же только наше отраженье
Полонил гниющий водоем.
Зима принесла с собой новые хлопоты. Холод, мороз, а в городе не раздобыть дров, чтобы растопить печь. Притчей во языцех стала самоедская шуба Гумилева – гладким мехом наружу с белым узором понизу. В этой шубе, шапке с наушниками, в больших тупоносых сапогах, важный и приветливый Гумилев, обычно окруженный учениками, шел на очередную лекцию в “Институт живого слова”, Дом искусств, Пролеткульт, Балтфлот и тому подобные учреждения. Лекции он читал не снимая шубы, так холодно было в нетопленых аудиториях. Пар валит изо рта, руки синеют, а Гумилев читает о новой поэзии, о французских символистах, учит переводить и даже писать стихи. Его программное стихотворение “Слово” говорит о высокой миссии языка, поэзии.
Для Гумилева стихи, поэзия были формой религиозного служения. Он любил слово, поэзию всем существом и верил, что нужно помочь каждому человеку стихами. “Я вожусь с малодаровитой молодежью, – говорил Николай Степанович, – не потому, что хочу сделать их поэтами. Это, конечно, немыслимо – поэтами рождаются. Я хочу помочь им по-человечески. Разве стихи не облегчают, как будто сбросил с себя что-то. Надо, чтобы все могли лечить себя писанием стихов…”
Образ Гумилева тех лет запечатлен в воспоминаниях Ирины Одоевцевой, “лучшей ученицы” Николая Степановича, как он сам ее называл. “На берегах Невы” – книга, в которой талантливо и образно описана атмосфера тогдашнего Петербурга. Одоевцева воссоздает личные беседы с Гумилевым, встречи поэтов на торжественных собраниях и дома, за чашкой “морковного” чая.
5 сентября 1918 года Советом Народных Комиссаров было принято постановление, разрешающее расстреливать “все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам”. С этого постановления в стране фактически начался красный террор. “Я вежлив с жизнью современною”, – пишет Гумилев. И действительно, он был подчеркнуто вежлив, вежлив той ледяной вежливостью, которая ничуть не теплее равнодушия. 11 февраля 1921 года в Доме литераторов состоялся вечер памяти Пушкина, и ничто не помешало Гумилеву появиться на нем во фраке. Прямой и надменный, он проходит по залам. Вокруг замерзшие люди в валенках, свитерах, потертых полушубках. Гумилев тоже дрогнет от холода, но виду не подает, он величественно и любезно раскланивается направо и налево, беседует со знакомыми в светском тоне. Весь вид его говорит: “Ничего не произошло. Революция? Не слыхал? Голод, холод, нищета и насущный вопрос “как выжить?” Гумилев решил для себя однозначно: работать. Он считал, что искусству нет дела до того, какой флаг развевается над Петропавловской крепостью. Поэт считал уныние самым тяжким грехом и не позволял ни себе, ни другим опускаться и унижаться до отчаяния. Он свято верил, что литература есть целый мир, управляемый законами, равноценными законам жизни, и он чувствовал себя не только гражданином этого мира, но и его законодателем.
Образы Гумилева уводят наши мысли к дальним горизонтам. Это и “билет в Индию Духа”, и “сад ослепительных планет”, и “персидская больная бирюза”, и “скальпель природы и искусства”. Тайн поэтического колдовства в “Огненном столпе” не счесть. Все они возникают на пути, трудном в своей главной цели – проникнуть в несовершенство нынешней человеческой природы, предсказать возможность ее перерождения.
Мироощущение Гумилева было далеко от оптимизма. Переломы революционного времени, личное одиночество сказывались на внутреннем состоянии, и это запечатлено в образе “заблудившегося трамвая”. В этом стихотворении звучит предчувствие скорой гибели. Это предчувствие вызывает ряд самых сокровенных воспоминаний жизни. И нам ясно, что странный трамвай уносит поэта в иной мир, далекий, туманный…
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.