Высокая комедия не основана
Единственно на смехе… и нередко
Близко подходит к трагедии.
А. С. Пушкин
Почему А. П. Чехов назвал “Вишневый сад” комедией? Ответить на этот вопрос очень трудно. В XIX веке происходит некое смешение жанров, их взаимодействие. Появляются такие пьесы, как трагическая комедия, драма-комедия, драма-трагикомедия, лирическая комедия, комическая драма.
Трудность заключается в том, что в пьесе “Вишневый сад” есть все: и трагедия, и фарс, и лирическая комедия. Как определить жанр такой сложной пьесы?
А. П. Чехов не был в этом отношении одинок. Как объяснить, почему И. С. Тургенев называет комедиями такие грустные пьесы, как “Нахлебник”, “Месяц в деревне”? Почему А. Н. Островский отнес к жанру комедии такие произведения, как “Лес”, “Последняя жертва”, “Без вины виноватые”?
Наверное, это связано с живыми тогда еще традициями серьезной, высокой комедии, как называл ее А. С. Пушкин.
В русской литературе, начиная с А. С. Грибоедова, развивается особая жанровая форма, которая так и называется: высокая комедия. В этом жанре общечеловеческий идеал обычно вступает в конфликт с каким-то комически освещаемым явлением. Нечто подобное мы видим и в пьесе Чехова: столкновение высокого идеала, воплощенного в символическом образе вишневого сада, с миром людей, которые не в состоянии его сохранить.
Но “Вишневый сад” – пьеса XX века. Пушкинское понимание высокой комедии, которая, по его словам, близко подходит к трагедии, в наши дни может быть передано с помощью другого термина: трагикомедия.
В трагикомедии драматург отражает одни и те же явления жизни и в комическом, и в трагическом освещении. При этом трагическое и комическое, взаимодействуя, усиливают друг друга, и получается органическое единство, которое уже невозможно разделить на составные части.
Итак, “Вишневый сад” – это скорее всего трагикомедия. Вспомним третье действие: в тот самый день, когда имение продается с торгов, в доме устроен праздник. Вчитаемся в авторскую ремарку. Дирижером бальных танцев оказывается… Симеонов-Пищик. Вряд ли он переоделся во фрак. Значит, как всегда, в поддевке и шароварах, толстый, задыхающийся, он выкрикивает необходимые бальные команды, причем делает это на французском языке, которого не знает. И тут же Чехов упоминает о Варе, которая “тихо плачет и, танцуя, утирает слезы!” Ситуация трагикомическая: танцуя, плачет. Дело не в одной Варе. Любовь Андреевна, напевая лезгинку, тревожно спрашивает о брате. Аня, которая только что взволнованно передавала матери слух о том, что вишневый сад уже продан, тут же идет танцевать с Трофимовым.
Все это нельзя разложить по полочкам: здесь комическое, а там трагическое. Так возникает новый жанр, позволяющий одновременно передать и жалость по отношению к персонажам пьесы, и гнев, и сочувствие к ним, и их осуждение – все то, что вытекало из идейно-художественного замысла автора.
Интересно суждение Чехова: “Никаких сюжетов не нужно. В жизни нет сюжетов, в ней все перемешано – глубокое с мелким, великое с ничтожным, трагическое со смешным”. Очевидно, у Чехова были причины не делать резкого различия между смешным и драматическим.
Он не признавал деления жанров на высокие и низкие, серьезные и смешные. Нет этого в жизни, не должно быть и в искусстве. В мемуарных воспоминаниях Т. Л. Щепкиной-Куперник есть такой разговор с Чеховым: “-Вот бы написать такой водевиль: пережидают двое дождь в пустой риге, шутят, смеются, в любви объясняются – потом дождь проходит, солнце – и вдруг он умирает от разрыва сердца!
-Бог с Вами! – изумилась я. – Какой же это будет водевиль?
-А зато жизненно. Разве так не бывает? Вот шутим, смеемся – и вдруг – хлоп! Конец!”
Я думаю, жанр трагикомедии, полно отображает многообразие жизни, смешение в ней радостного и скорбного, фарсового и горестного.
Может быть, в будущем этому жанру дадут другое название. Суть не в этом. Была бы пьеса хороша!