К одному из недавних интервью Вячеслава Кондратьева в качестве
эпилога поставлены строки Давида Самойлова:
Как это было! Как совпало-
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!
Самойловские строки служат ключом к человеческой и писательской
судьбе Вячеслава Кондратьева.
Как глубоко запало пережитое тогда… Это только в первые дни
мира казалось, как поется в песне Окуджавы: “С войной покончили
мы счеты…” Не кончили, и сейчас уже ясно, что до конца
своих дней не рассчитаемся. Случаются дни, когда снова
подступает она вплотную, и некуда от нее деваться. Так было и
у Вячеслава Кондратьева, это и толкнуло его к перу. Только
страстная вера в то, что он обязан рассказать, а люди должны
узнать о его войне, о его товарищах, которые сложили голову в
затяжных, стоивших нам больших жертв боях подо Ржевом, – только
такая неостывающая, ни с чем не считающаяся вера могла питать
это упорство в написании рассказов и повестей о тяжелых днях.
Повесть “Сашка” была сразу же замечена и оценена по
достоинству. Читатели и критики, проявив на сей раз редкое
единодушие, определили ей место в ряду самых больших удач нашей
военной литературы. Повесть эта, составившая имя Вячеславу
Кондратьеву, и сейчас, когда перед нами уже целый том его
прозы, несомненно, лучшая из всего, что он написал.
Художественное пространство в повести Кондратьева невелико и
кажется замкнутым. Редеющий в безудержных атаках и от постоянных
– как по расписанию – немецких обстрелов батальон; разные его
роты, в каждой по полтора десятка штыков – из первоначальных
ста пятидесяти, да это еще после того, как пополняли, наскребая
кого только можно в тылах; три расположенных рядом деревни –
Паново, Усово, Овсянниково, в которых прочно закрепились немцы;
овраг, маленькие рощицы и поле, за которым вражеская оборона, –
поле, сплошь простреливаемое пулеметным и минометным огнем…
Правда, повести и рассказы Кондратьева переносят нас и на
Дальний Восток (там служили срочную в армии герои, там застала
их война), и в настороженно – суровую, но спокойную Москву сорок
второго (сюда, в родной дом, получив отпуск по ранению, приезжает
Сашка).Но в центре художественной вселенной Кондратьева то
овсянниковское поле – в воронках от мин, снарядов и бомб, с
неубранными трупами, с валяющимися простреленными касками, с
подбитым в одном из первых боев танком.
Ничем овсянниковское поле не примечательно. Поле как поле. Но для
героев Кондратьева все главное в их жизни совершается здесь, и
многим не суждено его перейти, они останутся здесь навсегда. А
тем, кому повезет, кто вернется отсюда живым, запомнится оно
навсегда во всех подробностях – каждая ложбинка, каждый
пригорок, каждая тропка. Для тех, кто здесь воюет, даже самое
малое исполнено немалого значения: и шалаши, и мелкие окопчики,
и последняя щепоть махры, и валенки, которые никак не высушить, и
полкотелка жидкой пшенной каши в день на двоих. Все это
составляло жизнь солдата на переднем крае, вот из чего она
складывалась, чем была наполнена. Даже смерть была здесь заурядно
привычной, хотя и не угасала надежда, что живым и
неискалеченным вряд ли отсюда выбраться.
Теперь из дали мирных времен может показаться, что одни
подробности у Кондратьева не так существенны – можно и без них
обойтись: дата, которой помечена пачка концентрата, лепешки из
гнилой, раскисшей картошки. Но ведь это все правда, так было.
Можно ли, отвернувшись от грязи, крови, страданий, оценить
мужество солдата. понять по-настоящему, чего стоила народу война?
Клочок истерзанной войной земли, горстка людей – самых
обыкновенных, не решающее, вошедшее в историю сражение, – кровавая
обыденность боев местного значения… Кондратьев на небольшом
пространстве полностью изобразил народную жизнь. В малом мире
овсянниковского поля открываются существенные черты и
закономерности мира большого, предстает судьба народная в пору
великих исторических потрясений. В малом у него неизменно
проступает большое. Та же дата на пачке концентрата,
свидетельствующая, что он не из запаса, а сразу, без
промедления и задержек, попал на фронт, без лишних слов
указывает крайний предел напряжения сил всей страны. Конечно,
эта деталь подкреплена и подтверждена другими, но для полноты и
точности картины необходима и она.
Фронтовая жизнь – действительность особого рода: встречи здесь
скоротечны – в любой момент приказ или пуля могли разлучить
надолго, часто навсегда. Но под огнем за немногие дни и часы,
а иногда в одном лишь поступке характер человека проявлялся с
такой исчерпывающей полнотой, с такой предельной ясностью и
определенностью, которые порой в нормальных условиях недостижимы
и при многолетних приятельских отношениях.
Представим, что война пощадила и Сашку, и того тяжело раненного
солдата из “папаш”, которого герой, сам раненый, перевязал и к
которому, добравшись до санвзвода, привел санитаров. Стал бы
вспоминать этот случай Сашка? Скорее, всего нет, для него в нем
нет ничего особенного, он сделал то, что считал само собой
разумеющимся, не придавая ему никакого значения. Но тот раненый
солдат, которому Сашка спас жизнь, наверняка никогда его не
забудет. Что из того, что он не знает о Сашке ничего, даже
имени. Сам поступок раскрыл ему в Сашке самое главное. И если
бы их знакомство продолжилось, оно бы не так уж много добавило
к тому, что он узнал о Сашке в те считанные минуты, когда
свалил его осколок снаряда, и лежал он в роще, истекая кровью.
Часто говорят, имея в виду судьбу человека, – река жизни. На
фронте ее течение становилось катастрофически стремительным, она
властно увлекала за собой человека и несла его от одного
кровавого водоворота к другому. Как мало оставалось у него
возможностей для свободного выбора! Но, выбирая, он каждый раз
ставит на карту свою жизнь или жизнь подчиненных. Цена выбора
здесь всегда жизнь, хотя обычно выбирать приходиться вещи как
будто бы обыденные – позицию с обзором пошире, укрытие на поле
боя.
Кондратьев пытается передать это неостановимое движение потока жизни,
подчиняющего себе человека; иногда у него на первый план выступает
герой – Сашка. И хотя он старается использовать все возникающие
возможности для выбора, не упускает ситуаций, исход которых может
зависеть от его смекалки, выдержки, он все – таки во власти этого
неукротимого потока военной действительности – пока он жив и
цел, ему снова ходить в атаку, вжиматься под обстрелом в
землю, есть что придется, спать, где придется…
Большое внимание в повести уделяется военному быту. Для писателя
бытие слито с бытом, разделить их нельзя, невозможно.
Тыл постоянно возникает у Кондратьева. Война в тылу легла на
плечи людей страшным грузом; непосильной работой, слезами
матерей, у которых сыновья на фронте, вдовьей долей солдаток. И
что бы ни говорили герои Кондратьева, они знают, что никто им
так не сочувствует, никто их так не жалеет, как горемычные
бабы и старухи, – кто как не они, будут выхаживать раненых,
последним поделятся, будут прятать от фашистов. И солдаты
чувствуют какую – то долю вину перед теми, кого призваны были
защищать, – за то что война пошла не так, как думалось, за
то, что женскими руками теперь приходится делать всю мужскую
работу. И, быть может, солдат, которым так досталось в эти первые
месяцы войны, больше всех их собственных бед и горестей жжет
сознание того, что вот уже в армию, на войну уходят девушки, –
значит, на самом краю стоим, из последних сил выбиваемся, значит,
сами они с солдатским делом не управляются
Тяжкий период войны изображает Кондратьев – мы учимся воевать,
дорого стоит нам эта учеба, многими жизнями плачено за науку.
Постоянный мотив у Кондратьева: уметь воевать – это не только,
преодолев страх, пойти под пули, не только не терять
самообладание в минуты смертельной опасности. Это еще полдела –
не трусить. Труднее научится другому: думать в бою и над тем,
чтобы потерь – они, конечно, неизбежны на войне – все-таки было
поменьше, чтобы зря и свою голову не подставлять, и людей не
класть.
Против нас была очень сильная армия – хорошо вооруженная,
уверенная в своей непобедимости. Армия, отличавшаяся необычайной
жестокостью и бесчеловечностью, не признавая никаких нравственных
преград в обращении с противником. Как же обращалась с
противником наша армия? Сашка, что бы там ни было, не сможет
расправиться с безоружным. Для него это значило бы, кроме всего
прочего, утратить чувство безусловной правоты, абсолютного
нравственного превосходства над фашистами.
Когда у Сашки спрашивают, как же он решился не выполнить
приказ – не стал расстреливать пленного, разве не понимал, чем
ему это грозило, он отвечает просто: “Люди же мы, а не
фашисты.” В этом он непоколебим. И простые его слова исполнены
глубочайшего смысла: они говорят о неодолимости человечности. Книга
Кондратьева, в которой с таким бесстрашием нарисован жуткий лик
войны – грязь, вши, кровь, трупы, – в своей основе светлая книга,
потому что проникнута верой в торжество человечности.
Мог ли кто-нибудь тогда, сорок лет назад, представить себе, что
переживает самые главные годы своей жизни! Конечно, нет, – считали,
что все еще впереди, в будущем, которое так много обещает.
Дожить бы только до него… Даже самым молодым участникам войны
вот-вот стукнет шестьдесят. Прожита целая жизнь, и четыре года
– какими бы они там ни были – это все-таки только четыре года,
Но почему-то вопреки такой очевидной арифметике кажется, что
военные годы заняли полжизни, что пережить было в ту пору,
когда каждый день был бесконечно длинным и мог стать для тебя
последним, куда больше, чем за всю остальную жизнь.
И, читая военную прозу Кондратьева, постоянно ощущаешь это, хотя
героям его тогда в голову не приходило, не могло прийти, что
в их судьбе ничего важнее, больше и выше не будет, чем эти
очень тяжелые, до отказа забитые обычными солдатскими заботами и
тревогами дни.
По материалу книге Л. Лазарева “Самые главные годы” (о фронтовых
повестях и рассказах Вячеслава Кондратьева).