В. П. Астафьев
В 1976 году увидел свет второй новеллистический цикл Астафьева (1924-2000) “Царь-рыба”. В отличие от первого цикла (“Последний поклон”), здесь писатель обращается к другой первооснове человеческого существования – к связи “Человек и Природа”. Причем эта связь интересует автора в нравственно-философском аспекте: в том, что еще С. А. Есенин называл “узловой завязью человека с миром природы”, Астафьев ищет ключ к объяснению нравственных достоинств и нравственных пороков личности, отношение к природе выступает в качестве “выверки” духовной состоятельности личности.
“Царь-рыба” имеет жанровое обозначение “повествование в рассказах”. Тем самым автор намеренно ориентировал своих читателей на то, что перед ними цикл, а значит, художественное единство здесь организуется не столько сюжетом или устойчивой системой характеров (как это бывает в повести или романе), сколько иными “скрепами”. И в циклических жанрах именно они несут очень существенную концептуальную нагрузку. Каковы же эти “скрепы”? Прежде всего, в “Царь-рыбе” есть единое и цельное художественное пространство – действие каждого из рассказов происходит на одном из многочисленных притоков Енисея. А Енисей – “река жизни. “Река жизни” – это емкий образ, уходящий корнями в мифологическое сознание: у некоторых древних образ “река жизни”, как “древо жизни” у других народов, был наглядно-зримым воплощением всего устройства бытия, всех начал и концов, всего земного, небесного и подземного, то есть целой “космографией”.
Такое, возвращающее современного читателя к космогоническим первоначалам, представление о единстве всего сущего в “Царь-рыбе” реализуется через принцип ассоциаций между человеком и природой. Этот принцип выступает универсальным конструктом образного мира произведения: вся структура образов, начиная от образов персонажей и кончая сравнениями и метафорами, выдержана у Астафьева от начала до конца в одном ключе – человека он видит через природу, а природу через человека. Так, ребенок ассоциируется у Астафьева с зеленым листком, который ” прикреплялся к древу жизни коротеньким стерженьком “, а смерть старого человека вызывает ассоциацию с тем, как “падают в старом бору перестоялые сосны, с тяжелым хрустом и долгим выдохом”. А образ матери и ребенка превращается под пером Астафьева в образ Древа, питающего свой росток…
Зато о речке Опарихе автор говорит так: “Синенькая жилка, трепещущая на виске земли”. Другую, шумную речушку он напрямую сравнивает с человеком: “Бедовый, пьяный, словно новобранец с разорванной на груди рубахой, урча, внаклон катился поток к Нижней Тунгуске, падая в ее мягкие материнские объятия”. Этих метафор и сравнений, ярких, неожиданных, щемящих и смешливых, но всегда ведущих к философскому ядру книги, в “Царь-рыбе” очень и очень много. Подобные ассоциации, становясь принципом поэтики, по существу, вскрывают главную, исходную позицию автора: Астафьев напоминает нам, что человек и природа есть единое целое, что все мы – порождение природы, ее часть, и, хотим или не хотим, находимся вместе с законами, изобретенными родом людским, под властью законов куда более могущественных и непреодолимых – законов природы. И поэтому само отношение человека и природы Астафьев предлагает рассматривать как отношение родственное, как отношение между матерью и ее детьми.
Дидактизм, который всегда в той или иной мере присутствовал в астафьевских произведениях, в “Царь-рыбе” выступает с наибольшей очевидностью. Собственно, те самые “скрепы”, которые обеспечивают цельность “Царь-рыбы” как цикла, становятся наиболее значимыми носителями дидактического пафоса. Так, дидактика выражается прежде всего в однотипности сюжетной логики всех рассказов о попрании человеком природы – каждый из них обязательно завершается нравственным наказанием браконьера. Авторская дидактика выражается и в соположении рассказов, входящих
В цикл: не случайно по контрасту с первой частью, которую целиком заняли браконьеры из поселка Чуш, зверствующие на родной реке, во второй части книги на центральное место вышел Акимка, который духовно сращен с природой-матушкой. С ним связан образ “красногубого северного цветка”. Рядом с Акимом появляются и другие персонажи, которые, как могут, пекутся о родной земле, сострадают ее бедам. Наконец, дидактический пафос в “Царь-рыбе” выражается непосредственно – через лирические медитации героя-повествователя (“Капля”): вид капли, замершей на кончике ивового листа, вызывает целый поток переживаний Автора – мысли о хрупкости и трепетности самой жизни, тревогу за судьбы наших детей, которые рано или поздно “останутся одни, сами с собой и с этим прекраснейшим и грозным миром”, и душа его “наполнила все вокруг беспокойством, недоверием, ожиданием беды”. Правда, эта тревожная медитация завершается на мажорной ноте…