Б. А. Слуцкий
Стихи Бориса Слуцкого (1919-1986) “Кельнская яма”, “Лошади в океане”, “Баня” были на слуху у всех. С одной стороны, он был представителем той плеяды поэтов-ифлийцев, которые с конца 1930-х годов стали предпринимать попытки взорвать стихотворную гладкопись, заполонившую предвоенную советскую лирику. С другой стороны, за Слуцким был опыт поэзии фронтового поколения, обретшей черты вполне определенного течения – “психологического натурализма”. Из всех поэтов-фронтовиков именно Слуцкий настойчиво продолжил начатую своими друзьями-ифлийцами (П. Коганом, М. Кульчицким, погибшими на фронте) работу над культурой поэтической речи, связав ее с эстетикой “психологического натурализма”.
Шокирующая огрубленность видения мира, своего рода прозаизация стихового слова, находящаяся на грани депоэтизации, которая вызывала гнев ортодоксов (“Дверь в потолке” – так называлась рецензия С. Острового на первый сборник Слуцкого), привлекала к нему большой интерес тех поэтов, которые сами вели поиск новой выразительности, свободной от олеографических красивостей, близкой к жестокой реальности. “Именно Слуцкий едва ли не в одиночку изменил звучание послевоенной русской поэзии. Его стих был сгустком бюрократизмов, военного жаргона, просторечия и лозунгов, он с равной легкостью использовал ассонансные, дактилические и визуальные рифмы, расшатанный ритм и народные каденции… Его интонация – жесткая, трагичная и бесстрашная – способ, которым выживший спокойно рассказывает, если захочет, о том, как и в чем он выжил”, – так оценивал значение Слуцкого спустя тридцать лет И. Бродский. Но Слуцкий в большей степени имел влияние в профессионально поэтической среде.