Сергей Павлович Залыгин
На Иртыше
Повесть (1963)
Стоял март месяц девятьсот тридцать первого года. В селе Крутые Луки допоздна горели окна колхозной конторы – то правление заседало, то просто сходились мужики и без конца судили-рядили о своих делах. Весна приближалась. Посевная. Как раз нынче сполна засыпали колхозный амбар – это после того, как пол подняли в амбаре Александра Ударцева. Разговор теперь шел, как не перепутать семена разных сортов. И вдруг с улицы кто-то крикнул: “Горим!” Кинулись к окнам – горел амбар с зерном… Тушили всем селом. Снегом заваливали огонь, вытаскивали наружу зерно. В самом пекле орудовал Степан Чаузов. Выхватили из огня, сколько смогли. Но, и сгорело много – почти четверть заготовленного. После уж заговорили: “А ведь неспроста загорелось. Само не могло” – и про Ударцева вспомнили: где он? А тут жена его Ольга вышла: “Нет его. Убег”. – “Как?” – “Сказал, будто в город его нарядили. Собрался и конный подался куда-то”. – “А может, дома он уже? – спросил Чаузов. – Пошли посмотрим”. В доме встретил их только старый Ударцев: “А ну, цеть отсюда, проклятущие! – И с ломом двинулся на мужиков. – Пришибу любого!” Мужики повыскакивали наружу, только Степан с места не сдвинулся. Ольга Ударцева повисла на свекре: “Батя, опомнитесь!” Старик остановился, задрожал, уронил ломик…
“А ну, вытаскивай отсюда всех живых, – скомандовал Чаузов и выскочил на улицу. – Вышибай с подполу венец, ребята! Подкладывай лежни на другую сторону! И… навались”. Уперлись мужики в стену, поднажали, и дом пополз по лежням под уклон. Распахнулась ставня, треснуло что-то – завис дом над оврагом и рухнул вниз, рассыпаясь. “Дом-то добрый был, – вздохнул зампредседателя Фофанов. – От она с чего пошла, наша общая-то жизнь…”
Возбужденные мужики не расходились, снова сошлись в конторе, и пошел разговор о том, какая жизнь ждет их в колхозе. “Ежели власть и дальше будет делить нас на кулаков и бедняков, то где остановятся, – рассуждал Хромой Нечай. Ведь мужик, он изначально – хозяин. Иначе он – не мужик. А власть-то новая хозяев не признает. Как тогда на земле работать? Это рабочему собственность ни к чему. Он по гудку работает. А крестьянину? И получается, что любого из нас кулаком можно объявить”. Говорил это Нечай и на Степана посматривал, правильно ли? Степана Чаузова в деревне уважали – и за хозяйственность, и за смелость, и за умную голову. Но молчал Степан, не просто все. А вернувшись домой, обнаружил еще Степан, что жена его Клаша поселила в их избе Ольгу Ударцеву с детьми: “Ты их дом разорил, – сказала жена. – Неужели детишек помирать пустишь?” И осталась у них Ольга с детьми до весны.
А на другой день зашел в избу Егорка Гилев, мужичок из самых непутевых на селе: “За тобой я, Степан. Следователь приехал и тебя ждет”. Следователь начал строго и напористо: “Как и почему дом разрушили? Кто руководил? Было ли это актом классовой борьбы?” Нет, решил Степан, с этим разговаривать нельзя – что он в нашей жизни понимает, кроме “классовой борьбы”? И на вопросы следователя отвечал уклончиво, чтоб никому из односельчан не навредить. Вроде отбился, и в бумаге, что подписал, лишнего ничего не оказалось. Можно бы и зажить дальше нормально, спокойно, но тут председатель Павел Печура из района вернулся и сразу – к Степану с серьезным разговором: “Думал я раньше, что колхозы – дело деревенское. ан нет, ими в городе занимаются. Да еще как! И понял я, что не гожусь. Тут не только крестьянский ум да опытность нужны. Тут характер нужен сильный, и главное, уметь с политикой новой обращаться. До весны побуду председателем, а потом уйду. А в председатели, по моему разумению, тебя нужно, Степан. Ты подумай”. Еще через день снова Егорка Гилев заявился. Огляделся и тихо так сказал: “Тебя Ляксандра Ударцев к себе вызывает нонче”. – “Как это?!” – “Он хоронится у меня в избе. С тобой поговорить хочет. Может, они, беглые, такого мужика, как ты, к себе хотят приохотить”. – “Это чего ж мне с ними вместе делать? Против кого? Против Фофанова?
Против Печуры? Против Советской власти? Я детям своим не враг, когда она им жизнь обещает… А тебя бить до смерти надо, Егорка! Чтоб не науськивал. От таких, как ты, – главный вред!”
“И что за жизнь такая, – злился Степан, – дня одного, чтобы мужику дух перевести и хозяйством заняться, не дается. Запереться бы в избе, сказать, что захворал, да на печи лежать”. Но пошел Степан на собрание. Он знал уже, про что собрание будет. В районе Печура задание получил – увеличить посевы. А где семена брать? Последнее, на еду оставленное, нести в колхоз?.. Народу было в избе-читальне – не продохнуться. Сам Корякин из района пожаловал. Был он из крутолученских, но теперь уже не мужик, а – начальник. Докладчик, следователь, о справедливости начал говорить, об общественном труде, как самом правильном: “Вот теперь машины пошли, а кто их купить может? Только богатый. Значит, и поэтому – объединяться надо”. “Да, машина – это не лошадь, – задумался Степан, – она-то действительно другого хозяйствования требует”. Наконец дошло и до семян: “Люди сознательные, преданные нашему делу, думаю, подадут пример, из своего личного запаса пополнят семенной фонд колхоза”. Но молчали мужики. “Даю пуд”, – сказал Печура. “А сколько Чаузов даст?” – спросил докладчик. Поднялся Степан. Постоял. Посмотрел. “Ни зернышка!” – и сел снова. Тут Корякин голос подал: “Чтобы кормить свою семью и жену классового врага с ребятишками, есть зерно, а для колхоза – нет?” – “Потому и нет, что едоков прибавилось”. – “Значит, ни зерна?” – “Ни единого…” Кончилось собрание. И той же ночью заседала тройка по выявлению кулачества. Как ни защищали Чаузова Печура и следователь, а Корякин настоял: объявить кулаком и выселить с семьей. “Я тут подослал к нему Гилева, сказать, что с ним якобы хочет встретиться Ударцев, так он хоть на встречу и не пошел, но ведь и не сообщил же нам ничего. Ясно – враг”.
…И вот собирает Клашка барахлишко в дальнюю дорогу, прощается Степан с избой, в которой вырос. “Куда повезут, что с тобой делать будут – дело не твое, – рассуждает он. – На месте будешь – вот тогда уже снова за жизнь хватайся, за невеселую землю, за избу какую-никакую…” Хромой Нечай пришел в тулупе, с кнутом: “Собрался, Степа? Я тебя и повезу. Соседи мы. И дружки”. Печура прибежал попрощаться, когда сани уже тронулись. “И почто цена такая за нашу, за мужицкую правду назначена? – спросил Печура у Нечая. – И кому она впрок? А?” Нечай не ответил.
С. П. Костырко