А. И. Герцен
Сорока-воровка
Трое разговаривают о театре: “славянин”, остриженный в кружок, “европеец”, “вовсе не стриженный”, и стоящий вне партий молодой человек, остриженный под гребенку (как Герцен), который и предлагает тему для обсуждения: почему в России нет хороших актрис. Что актрис хороших нет, согласны все, но каждый объясняет это согласно своей доктрине: славянин говорит о патриархальной скромности русской женщины, европеец – об эмоциональной неразвитости русских, а для остриженного под гребенку причины неясны. После того как все успели высказаться, появляется новый персонаж – человек искусства и опровергает теоретические выкладки примером: он видел великую русскую актрису, причем, что удивляет всех, не в Москве или Петербурге, а в маленьком губернском городе. Следует рассказ артиста (его прототип – М. С. Щепкин, которому и посвящена повесть).
Когда-то в молодости (в начале XIX в.) он приехал в город N, надеясь поступить в театр богатого князя Скалинского. Рассказывая о первом спектакле, увиденном в театре Скалинского, артист почти вторит “европейцу”, хотя и смещает акценты существенным образом:
“Было что-то натянутое, неестественное в том, как дворовые люди представляли лордов и принцесс”. Героиня появляется на сцене во втором спектакле – во французской мелодраме “Сорока-воровка” она играет служанку Анету, несправедливо обвиненную в воровстве, и здесь в игре крепостной актрисы рассказчик видит “ту непонятную гордость, которая развивается на краю унижения”. Развратный судья предлагает ей “потерей чести купить свободу”. Исполнение, “глубокая ирония лица” героини особенно поражают наблюдателя; он замечает также необычное волнение князя. У пьесы счастливый конец – открывается, что девушка невинна, а воровка – сорока, но актриса в финале играет существо, смертельно измученное.
Зрители не вызывают актрису и возмущают потрясенного и почти влюбленного рассказчика пошлыми замечаниями. За кулисами, куда он бросился сказать ей о своем восхищении, ему объясняют, что ее можно видеть только с разрешения князя. На следующее утро рассказчик отправляется за разрешением и в конторе князя встречает, между прочим, артиста, третьего дня игравшего лорда, чуть ли не в смирительной рубашке. Князь любезен с рассказчиком, потому что хочет заполучить его в свою труппу, и объясняет строгость порядков в театре излишней заносчивостью артистов, привыкших на сцене к роли вельмож.
“Анета” встречает товарища по искусству как родного человека и исповедуется перед ним. Рассказчику она кажется “статуей изящного страдания”, он почти любуется тем, как она “изящно гибнет”.
Помещик, которому она принадлежала от рождения, увидев в ней способности, предоставил все возможности развивать их и обращался как со свободною; он умер скоропостижно, а заранее выписать отпускные для своих артистов не позаботился; их продали с публичного торга князю.
Князь начал домогаться героини, она уклонялась; наконец произошло объяснение (героиня перед тем читала вслух “Коварство и любовь” Шиллера), и оскорбленный князь сказал: “Ты моя крепостная девка, а не актриса”. Эти слова так на нее подействовали, что вскоре она была уже в чахотке.
Князь, не прибегая к грубому насилию, мелочно досаждал героине: отнимал лучшие роли и т. п. За два месяца до встречи с рассказчиком ее не пустили со двора в лавки и оскорбили, предположив, что она торопится к любовникам. Оскорбление было намеренное: поведение ее было безупречно. “Так это для сбережения нашей чести вы запираете нас? Ну, князь, вот вам моя рука, мое честное слово, что ближе году я докажу вам, что меры, вами избранные, недостаточны!”
В этом романе героини, по всей вероятности, первом и последнем, не было любви, а только отчаяние; она ничего почти о нем не рассказала. Она сделалась беременна, больше всего ее мучило то, что ребенок родится крепостным; она надеется только на скорую смерть свою и ребенка по милости Божией.
Рассказчик уходит в слезах, и, нашедши дома предложение князя поступить к нему в труппу на выгодных условиях, уезжает из города, оставив приглашение без ответа. После он узнает, что “Анета” умерла через два месяца после родов.
Взволнованные слушатели молчат; автор сравнивает их с “прекрасной надгробной группой” героине. “Все так, – сказал, вставая, славянин, – но зачем она не обвенчалась тайно?..”