Николас Эрфе родился в 1927 г. в семье бригадного генерала; после кратковременной службы в армии в 1948 г. он поступил в Оксфорд, а через год его родители погибли в авиакатастрофе. Он остался один, с небольшим, но самостоятельным годовым доходом, купил подержанный автомобиль – среди студентов такое встречалось нечасто и весьма способствовало его успехам у девушек. Николас считал себя поэтом; зачитывался с друзьями романами французских экзистенциалистов, “принимая метафорическое описание сложных мировоззренческих систем за самоучитель правильного поведения… не понимая, что любимые герои-антигерои действуют в литературе, а не в реальности”; создал клуб “Les Hommers Revokes” – яркие индивидуальности бунтовали против серой обыденности жизни; и в итоге вступил в жизнь, по собственной оценке, “всесторонне подготовленный к провалу”.
Окончив Оксфорд, он смог получить лишь место учителя в маленькой школе на востоке Англии; с трудом выдержав год в захолустье, обратился в Британский совет, желая поработать за границей, и так оказался в Греции преподавателем английского языка в школе лорда Байрона на Фраксосе, островке километрах в восьмидесяти от Афин. В тот самый день, когда ему предложили эту работу, он познакомился с Алисон, девушкой из Австралии, что снимала комнату этажом ниже. Ей двадцать три, ему – двадцать пять; они полюбили друг друга, не желая себе в этом сознаться -“в нашем возрасте боятся не секса – боятся любви”, – и расстались: он отправился в Грецию, она получила работу стюардессы.
Остров Фраксос оказался божественно прекрасен и пустынен. Николас ни с кем не сошелся близко; в одиночестве бродил по острову, постигая неведомую ему ранее абсолютную красоту греческого пейзажа; писал стихи, но именно на этой земле, где каким-то странным образом становилась ясна истинная мера вещей, вдруг неопровержимо понял, что он не поэт, а стихи его манерны и напыщенны. После посещения борделя в Афинах заболел, что окончательно повергло его в глубочайшую депрессию – вплоть до попытки самоубийства.
Но в мае начались чудеса. Пустынная вилла на южной половине острова вдруг ожила: на пляже он обнаружил синий ласт, слабо пахнущее женской косметикой полотенце и антологию английской поэзии, заложенную в нескольких местах. Под одной из закладок были отчеркнуты красным стихи Элиота: Мы будем скитаться мыслью,
И в конце скитаний придем
Туда, откуда мы вышли,
И увидим свой край впервые.
До следующего уик-энда Николас наводит справки в деревне о владельце виллы Бурани. О нем говорят не слишком охотно, считают коллаборационистом: в войну он был деревенским старостой, и с его именем связана разноречивая история расстрела немцами половины деревни; он живет один, очень замкнуто, ни с кем не общается, и гостей у него не бывает. Это противоречит тому, что Николас узнал еще в Лондоне от своего предшественника, который рассказывал ему, как бывал на вилле Бурани и поссорился с ее хозяином – правда, рассказывал тоже скупо и неохотно. Атмосфера таинственности, недомолвок и противоречий, окутавшая этого человека, интригует Николаса, и он решает непременно познакомиться с господином Конхисом.
Знакомство состоялось; Кончис словно бы ждал его; стол для чая был накрыт на двоих. Кончис показал Николасу дом: огромная библиотека, в которой он не держал романов, подлинники Модильяни и Боннара, старинные клавикорды; а рядом – древние скульптуры и росписи на вазах вызывающе-эротического свойства… После чая Кончис играл Телемана – играл великолепно, однако сказал, что не музыкант, а “очень богатый человек” и “духовидец”. Материалистически воспитанный Николас гадает, не сумасшедший ли он, когда Кончис многозначительно заявляет, что Николас тоже “призван”. Таких людей Николас раньше не видел; общение с Кончисом сулит ему множество увлекательных загадок; Кончис прощается, вскинув руки вверх диковинным жреческим жестом, как хозяин – как Бог – как маг. И приглашает провести у него следующий уик-энд, но ставит условия: никому в деревне не рассказывать об этом и не задавать ему никаких вопросов.
Теперь Николас живет от выходных до выходных, которые проводит в Бурани; его не покидает “отчаянное, волшебное, античное чувство, что он вступил в сказочный лабиринт, что удостоен неземных щедрот”. Кончис рассказывает ему истории из своей жизни, и, словно бы в качестве иллюстраций, их герои материализуются: то в деревне Николасу встретится старик-иностранец, отрекомендовавшийся де Дюканом, то к ужину выходит призрак умершей в 1916 г. невесты Кончиса Лилии – разумеется, это живая молодая девушка, которая только играет роль Лилии, но она отказывается сообщить Николасу, для чего и для кого затеян этот спектакль – для него или для Кончиса? Николас убеждается и в наличии других актеров: перед ним появляются “живые картины”, изображающие погоню сатира за нимфой при Аполлоне, трубящем в рог, или призрак Роберта Фулкса, автора книги 1679 г. “Назидание грешникам. Предсмертная исповедь Роберта Фулкса, убийцы”, данной ему Кончисом “почитать на сон грядущий”.
Николас почти теряет чувство реальности; пространство Бурани пронизано многозначными метафорами, аллюзиями, мистическими смыслами… Он не отличает правду от вымысла, но выйти из этой непонятной игры выше его сил. Приперев Лилию к стене, он добивается от нее, что ее настоящее имя – Джули Холмс, что у нее есть сестра-двойняшка Джун и что они – молодые английские актрисы, приехавшие сюда по контракту на съемки фильма, но вместо съемок им приходится принимать участие в “спектаклях” Кончиса. Николас влюбляется в манящую и ускользающую Жюли-Лилию, и когда приходит телеграмма от Алисон, которая смогла устроить себе выходные в Афинах, он отрекается от Алисон.
Однако Кончис выстроил обстоятельства так, что на встречу с Алисон в Афины он все же поехал. Они поднимаются на Парнас, и среди греческой природы, которая взыскует истины, предавшись любви с Алисон, Николас рассказывает ей все, чего рассказывать не хотел – о Бурани, о Жюли, – рассказывает потому, что у него нет человека ближе, рассказывает, как на исповеди, эгоистически не отделяя ее от себя и не думая, какое действие это может оказать на нее. Алисон делает единственно возможный вывод – он не любит ее; она в истерике; она не хочет его видеть и наутро исчезает из гостиницы и из его жизни.
Николас возвращается на Фраксос: ему, как никогда, необходима Жюли, но вилла пуста. Возвращаясь ночью в деревню, он становится зрителем и участником еще одного спектакля: его хватает группа немецких карателей образца 1943 г. Избитый, с рассеченной рукой, он мучится в отсутствие вестей от Жюли и уже не знает, что и думать. Письмо от Жюли, нежное и вдохновляющее, приходит одновременно с известием о самоубийстве Алисон.
Ринувшись на виллу, Николас застает там одного лишь Кончиса, который сухо заявляет ему, что он провалил свою роль и завтра должен покинуть его дом навсегда, а сегодня, на прощание, услышит последнюю главу его жизни, ибо только теперь готов ее воспринять. В качестве объяснения творящегося на вилле Кончис выдвигает идею глобального метатеатра, и опять объяснение не объясняет главного – зачем? И опять Николас боится понять, что этот вопрос не важен, что гораздо важнее пробиться сквозь уколы самолюбия к истине, которая неласкова и безжалостна, как улыбка Кончиса, и к своему истинному “я”, которое отстоит от его самосознания, как маска от лица, а роль Кончиса в этом, его цели и методы, в сущности, второстепенны.
Последний рассказ Кончиса – о событиях 1943 г., о расстреле карателями жителей деревни. Тогда деревенскому старосте Конхису был предоставлен выбор – собственной рукой пристрелить одного партизана, сохранив тем самым восемьдесят жизней, или, отказавшись, подвергнуть истреблению почти все мужское население деревни. Тогда он понял, что на самом деле выбора нет – он просто органически не может убить человека, какие бы резоны ни приводил рассудок.
В сущности, все рассказы Кончиса об одном – об умении различать истинное и ложное, о верности себе, своему природному и человеческому началу, о правоте живой жизни перед искусственными институциями, такими, как верность присяге, долгу и т. д. И перед тем как покинуть остров, Кончис заявляет Николасу, что тот недостоин свободы.
Кончис отплывает, а Николаса на острове ждет Жюли, как и обещала в своем письме. Но не успел он поверить, что представление окончено, как вновь оказывается в ловушке – буквально: в подземном убежище с захлопнувшейся над ним крышкой люка; он выбрался оттуда далеко не сразу. А вечером к нему приходит Джун, которая заменяет “метатеатр” другим объяснением -“психологический эксперимент”; Кончис же якобы отставной профессор психиатрии, светило сорбоннской медицины, финал и апофеоз эксперимента – процедура суда: сначала “психологи” описывают в своих терминах личность Николаса, а затем он должен вынести свой вердикт участникам эксперимента, они же актеры метатеатра. Он не нанес удара. И начал понимать.
Очнувшись после “суда”, он обнаружил себя в Монемвасии, откуда до Фраксоса пришлось добираться по воде. В комнате среди других писем нашел благодарность матери Алисон за его соболезнование по поводу смерти дочери. Из школы его уволили. Вилла в Бурани стояла заколоченная. Начинается летний сезон, на остров съезжаются курортники, и он перебирается в Афины, продолжая расследование того, что и как с ним в действительности произошло. В Афинах он выясняет, что настоящий Конхис умер четыре года назад, и посещает его могилу; ее украшает свежий букет: лилия, роза и мелкие невзрачные цветочки со сладким медовым ароматом. В тот же день ему показывают Алисон – она позирует под окном гостиницы, как некогда Роберт Фулкс. Облегчение от того, что она жива, смешалось с яростью – выходит, она тоже в заговоре.
Чувствуя себя по-прежнему объектом эксперимента, Николас возвращается в Лондон, одержимый единственным желанием – увидеть Алисон. Ждать Алисон стало его основным и, в сущности, единственным занятием. С течением времени многое в его душе проясняется – он понял простую вещь: Алисон нужна ему потому, что он не может без нее жить, а не для того, чтобы разгадать загадки Кончиса. И свое расследование он теперь продолжает с прохладцей, только чтобы отвлечься от тоски по ней. Неожиданно оно приносит плоды; он выходит на мать близнецов Лидии и Розы и понимает, в ком истоки “игры в бога” .
Приходит момент, когда он наконец понимает, что его окружает реальная жизнь, а не Кончисов эксперимент, что жестокость эксперимента была его собственной жестокостью к ближним, явленной ему, как в зеркале…
И тогда обретает Алисон.