А. И. Куприн
Гранатовый браслет
Княгиня Вера Николаевна Шеина, жена предводителя дворянства, уже какое-то время жила вместе с мужем на даче, потому что шел ремонт их городской квартиры. Сегодня был день ее именин, а потому должны были приехать гости. Первой появилась сестра Веры – Анна Николаевна Фриессе, бывшая замужем за очень богатым и очень глупым человеком, который ничего не делал, но числился при каком-то благотворительном обществе и имел звание камер-юнкера. Должен приехать дедушка, генерал Аносов, которого сестры очень любят. Гости стали съезжаться после пяти часов. Среди них знаменитая пианистка Женни Рейтер, подруга княгини Веры по Смольному институту, муж Анны привез с собой профессора Спешникова и местного вице-губернатора фон Зекка. С князем Василием Львовичем приезжает его вдовая сестра Людмила Львовна. Обед проходит очень весело, все давно и хорошо знакомы друг с другом.
Вера Николаевна вдруг заметила, что гостей – тринадцать. Это ее немного испугало. Все сели играть в покер. Вере играть не хотелось, и она направилась было на террасу, где накрывали к чаю, когда ее с несколько таинственным видом поманила из гостиной горничная. Она вручила ей пакет, который полчаса назад принес посыльный.
Вера раскрыла пакет – под бумагой оказался небольшой ювелирный футляр красного плюша. В нем был овальный золотой браслет, а внутри его – бережно сложенная записка. Она развернула ее. Почерк показался ей знакомым. Она, отложив записку, решила посмотреть сначала браслет. “Он был золотой, низкопробный, очень толстый, но дутый и с наружной стороны весь сплошь покрытый небольшими старинными, плохо отшлифованными гранатами. Но зато посредине браслета возвышались, окружая какой-то старинный маленький зеленый камешек, пять прекрасных гранатов-кабошонов, каждый величиной с горошину. Когда Вера случайным движением удачно повернула браслет перед огнем электрической лампочки, то в них, глубоко под их гладкой яйцевидной поверхностью, вдруг загорелись прелестные густо-красные живые огни”. Затем она прочла строки, написанные мелко, великолепно-каллиграфическим почерком. Это было поздравление с днем Ангела. Автор сообщал, что этот браслет принадлежал его прабабке, затем его носила его покойная матушка. Камешек посередине – это весьма редкий сорт граната – зеленый гранат. Дальше он писал: “По старинному преданию, сохранившемуся в нашей семье, он имеет свойство сообщать дар предвидения носящим его женщинам и отгоняет от них тяжелые мысли, мужчин же охраняет от насильственной смерти… Умоляю Вас не гневаться на меня. Я краснею при воспоминании о моей дерзости семь лет тому назад, когда Вам, барышне, я осмеливался писать глупые и дикие письма и даже ожидать ответа на них. Теперь во мне осталось только благоговение, вечное преклонение и рабская преданность…” “Показать Васе или не показать? И если показать – то когда? Сейчас или после гостей? Нет, уж лучше после – теперь не только этот несчастный будет смешон, но и я вместе с ним”, – раздумывала Вера и не могла отвести глаз от пяти алых кровавых огней, дрожавших внутри пяти гранатов.
Между тем вечер шел своим чередом. Князь Василий Львович показывал своей сестре, Аносову и шурину домашний юмористический альбом с собственноручными рисунками. Их смех привлек всех остальных. Там была повесть: “Княгиня Вера и влюбленный телеграфист”. “Лучше не нужно”, – сказала Вера, тихо дотронувшись до плеча мужа. Но тот или не расслышал, или не придал значения. Он юмористически пересказывает старые письма человека, влюбленного в Веру. Тот писал их, когда она еще не была замужем. Автора князь Василий называет телеграфистом. Муж все говорит и говорит… “Господа, кто хочет чаю?” – спросила Вера Николаевна.
Генерал Аносов рассказывает крестницам о любви, которая у него была в молодости в Болгарии с одной болгарочкой. Когда же войскам пришло время уходить, они дали друг другу клятву в вечной взаимной любви и простились навсегда. “И все?” – спросила разочарованно Людмила Львовна. Позже, когда гости почти все разошлись, Вера, провожая дедушку, тихо сказала мужу: “Поди посмотри… там у меня в столе, в ящичке, лежит красный футляр, а в нем письмо. Прочитай его”.
Было так темно, что приходилось ощупью ногами отыскивать дорогу. Генерал вел под руку Веру. “Смешная эта Людмила Львовна, – вдруг заговорил он, точно продолжая вслух течение своих мыслей. – А я хочу сказать, что люди в наше время разучились любить. Не вижу настоящей любви. Да и в мое время не видел!” Женитьба, по его мнению, ничего не значит. “Возьмите хоть нас с Васей. Разве можно назвать наш брак несчастливым?” – спросила Вера. Аносов долго молчал. Потом протянул неохотно: “Ну, хорошо… скажем – исключение”. Почему люди женятся? Что до женщин, то боятся остаться в девках, хотят быть хозяйкой, дамой, самостоятельной… У мужчин другие мотивы. Усталость от холостой жизни, от беспорядка в доме, от трактирных обедов… Опять же, мысль о детях… Бывают иногда и мысли о приданом. А где же любовь-то? Любовь бескорыстная, самоотверженная, не ждущая награды? “Постой, постой, Вера, ты мне сейчас опять хочешь про твоего Васю? Право же, я его люблю. Он хороший парень. Почем знать, может быть, будущее и покажет его любовь в свете большой красоты. Но ты пойми, о какой любви я говорю. Любовь должна быть трагедией. Величайшей тайной в мире! Никакие жизненные удобства, расчеты и компромиссы не должны ее касаться”. “Вы видели когда-нибудь такую любовь, дедушка?” “Нет, – ответил старик решительно. – Я, правда, знаю два случая похожих…
В одном полку нашей дивизии… была жена полкового командира… Костлявая, рыжая, худющая… Вдобавок, морфинистка. И вот однажды, осенью, присылают к ним в полк новоиспеченного прапорщика… только что из военного училища. Через месяц эта старая лошадь совсем овладела им. Он паж, он слуга, он раб… К рождеству он ей уже надоел. Она вернулась к одной из своих прежних… пассий. А он не мог. Ходит за ней, как привидение. Измучился весь, исхудал, почернел… И вот однажды весной устроили они в полку какую-то маевку или пикник… Обратно возвращались ночью пешком по полотну железной дороги. Вдруг навстречу им идет товарный поезд… она вдруг шепчет на ухо прапорщику: “Вы все говорите, что любите меня. А ведь, если я вам прикажу – вы, наверное, под поезд не броситесь”. А он, ни слова не ответив, бегом – и под поезд. Он-то, говорят, верно рассчитал… так бы его аккуратно пополам и перерезало. Но какой-то идиот вздумал его удерживать и отталкивать. Да не осилил. Прапорщик, как уцепился руками за рельсы, так ему обе кисти и оттяпало… И пропал человек… самым подлым образом…”
Генерал рассказывает еще один случай. Когда полк отправлялся на войну и уже поезд тронулся, жена громко крикнула мужу: “Помни же, береги Володю [своего любовника]! Если что-нибудь с ним случится – уйду из дома и никогда не вернусь. И детей заберу”. На фронте этот капитан, храбрый солдат, ухаживал за этим трусом и лодырем Вишняковым, как нянька, как мать. Все обрадовались, когда узнали, что Вишняков скончался в госпитале от тифа…
Генерал спрашивает Веру, что это за история с телеграфистом. Вера рассказала подробно о каком-то безумце, который начал преследовать ее своею любовью еще за два года до ее замужества. Она его ни разу не видела и не знает его фамилии. Подписывался он Г. С. Ж. Однажды обмолвился, что служит в каком-то казенном учреждении маленьким чиновником, – о телеграфе он не упоминал ни слова. Наверное, он постоянно следил за ней, потому что в своих письмах точно указывал, где она бывала по вечерам… и как была одета. Сначала его письма были несколько вульгарны, хотя и вполне целомудренны. Но однажды Вера написала ему, чтобы он больше ей не надоедал. С тех пор он стал ограничиваться поздравлениями по праздникам. Княгиня Вера рассказала о браслете и о странном письме своего таинственного обожателя. “Да-а, – протянул генерал наконец. – Может быть, это просто ненормальный малый… а… может быть, твой жизненный путь, Верочка, пересекла именно такая любовь…”
Брат Веры Николай и Василий Львович обеспокоены тем, что неизвестный похвастается кому-нибудь, что от него принимает подарки княгиня Вера Николаевна Шеина, пришлет потом еще что-нибудь, затем сядет за растрату, а князья Шеины будут вызваны как свидетели… Решили, что его надо разыскать, вернуть браслет и прочесть нотацию. “Мне почему-то стало жалко этого несчастного”, – нерешительно сказала Вера.
Муж и брат Веры находят нужную квартиру на восьмом этаже, поднявшись по грязной, заплеванной лестнице. Обитатель комнаты Желтков был человек “очень бледный, с нежным девичьим лицом, с голубыми глазами и упрямым детским подбородком с ямочкой посредине; лет ему, должно быть, было около тридцати, тридцати пяти”. Он молча принимает обратно свой браслет, извиняется за свое поведение. Узнав, что господа собирались обращаться к помощи власти, Желтков рассмеялся, сел на диван и закурил. “Сейчас настала самая тяжелая минута в моей жизни. И я должен, князь, говорить с вами вне всяких условностей… Вы меня выслушаете?” “Слушаю” , – сказал Шеин. Желтков говорит, что любит жену Шеина. Ему трудно это сказать, но семь лет безнадежной и вежливой любви дают ему это право. Он знает, что не в силах разлюбить ее никогда. Оборвать это его чувство они не могут ничем, разве что смертью. Желтков просит позволения поговорить по телефону с княгиней Верой Николаевной. Он передаст им содержание разговора.
Он вернулся через десять минут. Глаза его блестели и были глубоки, как будто наполнены непролитыми слезами. “Я готов, – сказал он, – и завтра вы обо мне ничего не услышите. Я как будто бы умер для вас. Но одно условие – это я вам говорю, князь Василий Львович, – видите ли, я растратил казенные деньги, и мне как-никак приходится из этого города бежать. Вы позволите мне написать еще последнее письмо княгине Вере Николаевне?” Шеин разрешает.
Вечером на даче Василий Львович подробно рассказал жене о свидании с Желтковым. Он как будто чувствовал себя обязанным это сделать. Ночью Вера говорит: “Я знаю, что этот человек убьет себя”. Вера никогда не читала газет, но в этот день почему-то развернула как раз тот лист и натолкнулась на тот столбец, где сообщалось о самоубийстве чиновника контрольной палаты Г. С. Желткова. Целый день она ходила по цветнику и по фруктовому саду и думала о человеке, которого она никогда не видела. Может быть, это и была та настоящая, самоотверженная, истинная любовь, о которой говорил дедушка?
В шесть часов почтальон принес письмо Желткова. Он писал так: “Я не виноват, Вера Николаевна, что Богу было угодно послать мне, как громадное счастье, любовь к Вам… для меня вся жизнь заключается только в Вас… Я бесконечно благодарен Вам только за то, что Вы существуете. Я проверял себя – это не болезнь, не маниакальная идея – это любовь, которою Богу было угодно за что-то меня вознаградить… Уходя, я в восторге говорю: “Да святится имя твое”. Восемь лет тому назад я увидел вас в цирке в ложе, и тогда же в первую секунду я сказал себе: я ее люблю потому, что на свете нет ничего похожего на нее, нет ничего лучше, нет ни зверя, ни растения, ни звезды, ни человека прекраснее Вас и нежнее. В Вас как будто бы воплотилась вся красота земли… Я все отрезал, но все-таки думаю и даже уверен, что Вы обо мне вспомните. Если Вы обо мне вспомните, то… сыграйте или прикажите сыграть сонату D-dur № 2, ор. 2… Дай Бог Вам счастья, и пусть ничто временное и житейское не тревожит Вашу прекрасную душу. Целую Ваши руки. Г. С. Ж.”.
Вера едет туда, где жил Желтков. Хозяйка квартиры рассказывает, какой это был чудный человек. О браслете она говорит, что перед тем как написать письмо, он пришел к ней и попросил повесить браслет на икону. Вера входит в комнату, где лежит на столе Желтков: “Глубокая важность была в его закрытых глазах, и губы улыбались блаженно и безмятежно, как будто бы он перед расставаньем с жизнью узнал какую-то глубокую и сладкую тайну, разрешившую всю человеческую его жизнь… Вера… положила ему под шею цветок. В эту секунду она поняла, что та любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо нее… И, раздвинув в обе стороны волосы на лбу мертвеца, она крепко сжала руками его виски и поцеловала его в холодный, влажный лоб долгим дружеским поцелуем”. Перед уходом Веры хозяйка говорит, что Желтков перед смертью просил, что если какая-нибудь дама придет поглядеть на него, то сказать ей, что у Бетховена самое лучшее произведение… она показала название, написанное на бумажке.
Вернувшись домой поздно, Вера Николаевна обрадовалась, что ни мужа, ни брата нет дома. Зато ее ждала Женни Рейтер, и она попросила ее сыграть что-нибудь для нее. Она почти ни одной секунды не сомневалась, что Женни сыграет то самое место из второй сонаты, о котором просил этот мертвец с нелепой фамилией Желтков. Так оно и было. Она узнала с первых же аккордов это произведение. И в уме ее слагались слова. Они так совпадали в ее мысли с музыкой, что это были как будто бы куплеты, которые кончались словами: “Да святится имя твое”.
“Вспоминаю каждый твой шаг, улыбку, взгляд, звук твоей походки. Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания… Я ухожу один, молча, так угодно было Богу и судьбе. “Да святится имя твое”. Княгиня Вера обняла ствол акации, прижалась к нему и плакала… И в это время удивительная музыка, будто бы подчиняясь ее горю, продолжала:
“Успокойся, дорогая, успокойся, успокойся. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Ты ведь моя единая и последняя любовь. Успокойся, я с тобой. Подумай обо мне, и я буду с тобой, потому что мы с тобой любили друг друга только одно мгновение, но навеки. Ты обо мне помнишь? Помнишь?.. Вот я чувствую твои слезы. Успокойся. Мне спать так сладко…” Вера, вся в слезах, говорила: “Нет, нет, он меня простил теперь. Все хорошо”.