Стихотворение “Я памятник себе воздвиг нерукотворный…” стал своеобразным творческим завещанием А. Пушкина, ведь был написан незадолго до дуэли с Дантесом в 1836 г. В стихотворении он продолжил традицию подведения творческого итога жизни поэта, основанную еще в первом веке до н. э. римлянином Горацием. Начало его оды “К Мельпомене” стал эпиграфом поэзии Пушкина. Именно Горацию принадлежит мысль, что творчество делает художника бессмертным: “Смерти я не покорюсь; не упаду я во мглу /Доля лучшая моя”, а духовные ценности гораздо длительнее, чем материальные. До этой темы поэты разных времен и народов обращались неоднократно. Так, В. Шекспир в 55-м сонете заявил: “Держатели мраморных монументов /переживут могучие строки мои”. А его младший соотечественник, Дж. Мильтон, размышлял о памятнике, который построили на могиле автора “Гамлета”, удивлялся, зачем его надо было делать, ведь “сильнее чем границы государства” памятник великому поэту и драматургу построен в человеческих сердцах – это страницы “бесценных книг” Шекспира. Однако, разрабатывая эту традиционную для мировой литературы тему, Пушкин принес к ней новые нюансы. Весь стих построен на скрытой оппозиции – антитезе: “нерукотворный памятник поэту (его творчество) Александрийский столб (аллегория гордой власти)”. Это большая гранитная колонна была возведена на Дворцовой площади в Петербурге в честь царя Александра 1, победителя Наполеона, должна была символизировать величие и мощь царской власти. Об отношении Пушкина к этому монументу свидетельствует красноречивый факт: чтобы не быть при его освящении (как придворный, Пушкин должен был участвовать во всех мероприятиях, участником которых был царь), поэт уехал из Петербурга. Александрийская колонна имела большой успех среди обывателей, которые еще долго приходили любоваться новым чудом. Мотив творческого бессмертия у Пушкина чрезвычайно тесно связан с народной памятью: только то искусство вечно, до которого “… не зарастет народная тропа”. Он чувствует себя поэтом певцом своей многонациональной страны:
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, И назовет меня всяк сущий в ней язык…
Гораций усматривал заслугу перед искусством в том, что ему удалось поднять римскую поэзию к мировым вершинам (на то время такой вершиной было творчество древнего грецкого лирика, “эолийские песни”), а Шекспир гордился, что в своих сонетах обессмертил образ любимой. Зато Пушкин задумался над тем, каким есть назначения литературы и искусства вообще. И свою заслугу он видит в том, что произведениями пробуждал в душах людей ихние прекрасные порывы и чувства, среди которых особое место имеют вольнолюбие и милосердие:
И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал…
Последняя Строфа имеет приподнято-торжественное звучание. Это не просто завещание поэта, это осознание особой роли художника, который является посредником между Богом и людьми, поэтому должен достойно пройти свой жизненный и творческий путь, не проникаясь ни критикой, ни комплиментами, ни “судом” невежд:
Веленью Божию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца…