Поэт не “прошел стороной над родной страной”. Он прочно стоит на центральной площади столицы России, он на книжных полках почти каждой квартиры, он в наших сердцах.
Хотя почему-то не собираются у его памятника, как раньше, безумные российские поэты. Но это время виновато. Извращенное время в стране, проигравшей войну с капитализмом без боя.
Большой, нелепый, нежный, грубый… Не мужчина, а “облако в штанах”. Весь одно огромное сердце. Которое болело, болело, болело. Свинцовая пилюля весом в 7,62 грамма навеки излечила эту боль. Наверное, нельзя слишком долго “стоять на горле собственной песни”.
Она вошла, резкая, как “нате!”,
Муча перчатки замш.
Сказала:
Знаете, я выхожу замуж…
Как отделить личное от общественного? Особенно если ты “глашатай и главарь”, если ты “к штыку приравнял перо”? Вряд ли это возможно. “Я хочу быть понят моей страной…”
Однажды Маяковский воскликнул: “…в 1916 году из Петрограда исчезли красивые люди!” И засквозила в его стихах тема одиночества: “…какими Голиафами я зачат – такой большой и такой ненужный”, “…вот – я, весь боль и ушиб. Вам завещаю я сад фруктовый моей великой души”, “…еще одно убила война – поэта с Большой Пресни!”
Потом началась литературная поделыцина. “Нигде кроме, как в Моссельпроме”, “Воду пейте оную только кипяченую”… Была еще гордость за партийные успехи, за Советы. “Читайте, завидуйте, я – гражданин Советского Союза!” Читали. Не завидовали – боялись. “Будто ожогом рот” кривило таможенникам на западных границах. Вселенная спала, “положив на лапу с клещами звезд огромное ухо”. Приходила Она. Брала его нервное сердце, играла с ним, “как девочка с мячиком”. Дул ветер “в соседнем саду”. Было “Хорошо”. В деревнях сидели папаши: “Каждый хитр. Землю попашет, попишет стихи”. Жизнь была “прекрасна и удивительна”. Поэт был уверен, что “в Це Ка Ка идущих светлых лет” он вместо пропуска с гордостью поднимет аналог партбилета – “сто томов моих партийных книжек”.
Но “время – вещь необычайно длинная, были времена – прошли былинные. Ни былин, ни эпосов, ни эпопей…”
Значит, это время виновато. Время, отучившее людей смотреть на звезды и называть “эти плевочки жемчужиной”.