В “Золотой розе” писатель обнародовал мысль, что среди всех творений разума и рук человеческих именно искусство слова бессмертно.
Но оно бессмертно только тогда, когда самоотверженно уходит в жизнь всеми своими корнями, когда жадно вбирает в себя все ее соки, запахи, звуки, краски, ее надежды, страдания, борьбу и любовь.
Сам писатель считал, что своеобразие его художественной манеры заключается, помимо прочего, также и в том, что наряду с грубой, неприкрашенной действительностью, подобно “хотя бы и неяркому свету”, сверкает у него “легкий романтический вымысел”.
К. Паустовский, конечно же, романтик – по интенсивности чувства, по лирической напряженности интонации, по максимальному использованию всего спектра заложенных в природе красок, по своей рыцарской верной любви к прекрасной музе странствий, а главное, по возвышенному благородству своего духа, мятежности темперамента, презирающего покой, и воинствующей человечности.
Но это романтик совершенно особого склада.
Реалистически достоверная и романтически приподнятая проза Паустовского насыщена массой точных знаний и тем легким поэтическим вымыслом, от которого прозаическая строка начинает фосфоресцировать таинственным зыбким блеском.
Этот необыкновенный сплав – точности и лиризма, реальности и вымысла, трезвости и восторга – напоминает отчасти золотую розу Жана Шамета. Созданная из благородного твердого металла, она казалась одухотворенной, трепетной и нежной. Ей, наверное, был свойствен тот же легкий звон, какой мы постоянно слышим в большинстве неизменно музыкальных, как бы перезванивающихся между собой фраз-мелодий К. Паустовского. И в своем рассказе о Золотой розе писатель особо подчеркивал, что создана она была из мусора и сора жизни, то есть из того, что часто окружает людей в их повседневном бытии.
Слова об искусстве, растущем из сора жизни, очень напоминают знаменитые строки Анны Ахматовой, поэтической эмблемой которой была именно роза:
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда…
В “Золотой розе” К. Паустовский пишет: “Каждая минута, каждое брошенное невзначай слово и взгляд, каждая глубокая или шутливая мысль, каждое незаметное движение человеческого сердца, так же как и летучий пух тополя или огонь звезды в ночной луже, – все это крупинки золотой пыли…”
Обратим внимание: огонь, звезды и ночная лужа у К. Паустовского поэтически уравнены. Так же уравнены “незаметное” движение сердца и легкий пух тополя. Но это не натуралистическое все ядство и не эстетское демонстративное равнодушие к разнице между великим и малым, прекрасным и ничтожным. Писатель справедливо полагал, что предметом обостренного внимания искусства должен быть обязательно весь мир – как живая, бесконечно разнообразная сложная данность, как диалектически противоречивая целостность, или, как говорят философы, универсум.
Но из этого разного и пестрого перепутанного клубка художник обязан выбрать необходимое – тот золотой материал искусства, который, будучи обработанным, даст в конце концов верное представление о многообразии и о сущности жизни, объяснит ее и явит взору ее истинную красоту.
Реалистическое искусство, по глубокому убеждению писателя, в своем постижении действительности ничем не должно брезговать, ничем не может высокомерно пренебрегать или равнодушно отворачиваться. Блеск далекой звезды не обязательно улавливать лишь на поверхности могучих морских вод, в каких-то случаях необходимой может оказаться и лужа.
Это требование реалистического искусства, относящееся к многомерности и объемности изображения жизни, было чрезвычайно близко самой натуре К. Паустовского. Он от природы был щедро одарен исключительно острой наблюдательностью, феноменальной художнической памятью и прямо-таки ненасытной жаждой все новых и новых впечатлений.