“Она – слепая и немая любовь – смысл человека” (по роману В. Гроссмана “Жизнь и судьба”)

Мне на плечи кидается век-волкодав,

Но не волк я по крови своей!

Запихай меня лучше, как шапку, в рукав

Жаркой шубы сибирских степей…

О. Мандельштам.

Роман В. Гроссмана “Жизнь и судьба” – книга, проникнутая идеями гуманизма, любви к людям. Произведение показывает неодолимость “человеческого в человеке”. Фашизм и коммунизм оказываются бессильными “размолоть зернышко человечности”. В аду бесчисленных концлагерей и гетто многие герои “жизни и судьбы” остаются людьми!

Одно из центральных мест в романе занимает образ старика Иконникова. Герой проходит свою школу жизни. Пожалуй, главное в этом потомке нескольких поколений священников – стремление к истине, справедливости, добру. Отсюда и увлечение толстовством во время учебы в Петербургском технологическом институте, и работа народным учителем, и странствия по всему свету на грузовом пароходе, и вступление в земледельческую коммуну после революции.

“…Он верил, что сельскохозяйственный коммунистический труд приведет к царству Божьему на земле”. Однако реальная жизнь круто расходится с идеалом… Иконников становится свидетелем голода. Не покидая коммуны, герой проповедует Евангелие и вскоре оказывается в тюрьме. Война становится новым и самым суровым испытанием для Иконникова. В завоеванной немцами Белоруссии он прячет евреев, но по доносу сам попадает в концлагерь.

Василий Гроссман подробно “пересказывает” содержание записок Иконникова. Идея добра изначально была всеобщей, но постепенно сужалась. Буддизм распространяет идею добра на все живое, однако христианство говорит уже о добром отношении применительно к людям. Далее происходит расчленение христианства на “добро” католиков, “добро” протестантов, “добро” православия. Дробление идеи добра усиливается от века к веку.

Однако люди могут быть и “бессмысленно добры”. Им присуща та доброта, которая заставляет случайного прохожего поправить надломленную веточку на дереве, чтобы ей легче было вновь прирасти к стволу. Многие герои романа остаются верными человеческому началу в самих себе: капитан Греков, Христя Чуняк, маленький еврейский мальчик Давид…

Сталинград. Среди защитников осажденного фашистами дома мы видим юных Сережу Шапошникова и радистку Катю Венгрову. Нас покоряет благородство Грекова, отсылающего их в тыл. А ведь полевой командир на войне – царь и Бог. Если бы на месте Грекова был другой человек, решение могло бы быть совсем другим… Но “зерно человечности” уже дало всходы в сердце пехотного капитана. Бессознательное добро победило!

Интересен в романе и образ Христи Чуняк. Семья этой простой крестьянки пострадала от бесчисленных продразверсток, от беспощадной коллективизации и голода на Украине. В душе Чуняк живет сострадание ко всему живому. Христя не заражена вирусом тоталитарной или классовой идеологии. Героиня в человеке старается увидеть человека. Поэтому вполне естественно звучат ее слова о том, что “есть и неплохие немцы”. Естественно и ее стремление спасти от голодной смерти Семенова.

Многие страницы романа “Жизнь и судьба” трудно читать без слез. Пронзительной болью проникнуты сцены, повествующие о трагической судьбе маленького Давида. Вся крошечная жизнь этого еврейского мальчика – бессознательный детский бунт против жестокости мира. Вот эшелон с евреями прибывает к великому городу смерти – крематорию. Звучит торжественная музыка. Софья Осиповна и маленький Давид идут в общей колонне евреев к чудовищному городу смерти. Перед газовой камерой мальчик выбрасывает заветную “куколку” – пусть живет! Он подарил ей жизнь, с которой ему самому предстояло расстаться так скоро. Его детское сердце сохранило трепетную радость и чистоту до самого конца.

Таким образом, роман В. Гроссмана “Жизнь и судьба” может быть назван выдающимся гуманистическим произведением ХХ века. Жаль, что в нашей стране многие поколения читателей были насильно отлучены от этой прекрасной книги… Однако я убежден, что человеку нельзя запретить быть добрым, честным, человечным. Запрет не сработает, зернышко человечности прорастет, ибо добро победить нельзя.