Комедия “Горе от ума” дает общую картину всей русской жизни 10-20-х годов XIX века, воспроизводит извечную борьбу старого и нового, которая с большой силой развернулась в это время по всей России, а не только в Москве, между двумя лагерями: передовыми, декабристски настроенными людьми и крепостниками, оплотом старины.
Фамусовскому обществу в комедии, твердо хранившему традиции “века минувшего”, противопоставлен Александр Андреевич Чацкий. Это передовой человек “века нынешнего”, точнее, того времени, когда после Отечественной войны 1812 года, обострившей самосознание всех слоев общества России того времени, стали возникать и развиваться тайные революционные кружки, политические общества. Чацкий в литературе 20-х годов XIX века – это типичный образ “нового” человека, положительного героя, декабриста по взглядам, общественному поведению, нравственным убеждениям, по всему складу ума и души. Столкновение Чацкого – человека с волевым характером, цельного в своих чувствах, борца за идею – с фамусовским обществом было неизбежно. Это столкновение принимает постепенно все более ожесточенный характер, оно осложняется личной драмой Чацкого – крушением его надежд на личное счастье. Его взгляды против существующих устоев общества становятся все более резкими.
Если Фамусов – защитник старого века, времени расцвета крепостничества, то Чацкий с негодованием революционера-декабриста говорит о крепостниках и крепостном праве. В монологе “А судьи кто?” он гневно выступает против тех людей, которые являются столпами дворянского общества. Он резко высказывается против милых сердцу Фамусова порядков золотого екатерининского века, “века покорности и страха – века лести и спеси”.
Идеал Чацкого не Максим Петрович, надменный вельможа и “охотник поподличать”, а независимая, свободная личность, чуждая рабской приниженности.
Если Фамусов, Молчалин, Скалозуб рассматривают службу как
источник личных выгод, службу лицам, а не делу, то Чацкий разрывает связи с министрами, уходит со службы именно потому, что он желал бы служить делу, а не лакействовать перед начальством. “Служить бы рад, прислуживаться тошно”, – говорит он. Он защищает право служить просвещению, науке, литературе, но трудно в этих условиях самодержавно-крепостнического строя:
Теперь пускай из нас один, Из молодых людей, найдется враг исканий, Не требуя ни мест, ни повышенья в чин, В науки он вперит ум, алчущий познаний; Или в душе его сам бог возбудит жар К искусствам творческим, высоким и прекрасным, Они тотчас:-разбой! пожар! И прослывет у них мечтателем опасным…
Под этими молодыми людьми разумеются такие люди, как Чацкий, двоюродный брат Скалозуба, племянник княгини Тугоуховской – “химик и ботаник”.
Если фамусовское общество с пренебрежением относится ко всему народному, национальному, рабски подражает внешней культуре Запада, особенно Франции, даже пренебрегая своим родным языком, то Чацкий стоит за развитие национальной культуры, осваивающей лучшие, передовые достижения европейской цивилизации. Он сам “искал ума” во время пребывания на Западе, но он против “пустого, рабского, слепого подражанья” иностранцам. Чацкий стоит за единение интеллигенции с народом.
Если фамусовское общество расценивает человека по его происхождению и количеству крепостных душ, имеющихся у него, то Чацкий ценит человека за его ум, образованость, его духовные и моральные качества.
Для Фамусова и его круга свято и непогрешимо мнение света, страшнее всего – “что станет говорить княгиня Марья Алексеевна!”
Чацкий отстаивает свободу мыслей, мнений, признает за каждым человеком право иметь свои убеждения и открыто их высказывать. Он спрашивает Молчалина: “Зачем же мнения чужие только святы?”
Чацкий резко выступает против произвола, деспотизма, против лести, лицемерия, против пустоты тех жизненных интересов, которыми живут консервативные круги дворянства.
Духовные качества его выявляются в подборе слов, в построении
фразы, интонациях, манере говорить. Речь этого литературного героя – это речь оратора, прекрасно владеющего словом, высокообразованного человека. По мере обострения его борьбы с фамусовским обществом, речь Чацкого все больше окрашивается негодованием, едкой иронией.