Вне традиций русской литературы

Люби лишь то, что редкостно и мимо,

Что крадется окраинами сна,

Что злит глупцов, что смердами казнимо

Как родине, будь вымыслу верна. Владимир Набоков

Когда разговор заходит о стилистическом мастерстве в русской прозе, сразу вспоминают Владимира Владимировича Набокова, с некоторых пор, увы, русско-американского писателя. Набокову пришлось пережить основные социальные и политические конфликты XX века – революцию, эмиграцию, фашизм. Жизнь его литературных героев связана именно с этими событиями.

Набоков – писатель нового типа. Одни считают, что отступничество от русской литературной традиции погубило талант писателя, другие, напротив, уверены, что это помогло обрести ему величие. Тем не менее Набокова пытался провозгласить своим наследником Иван Алексеевич Бунин, любовно приветствовал Владислав Ходасевич, а Нина Берберова назвала его оправданием русской эмиграции.

Феномен Владимира Набокова загадочен. Часть загадки – в его самобытной индивидуальности, часть – в судьбе писателя. На творчестве Набокова отразилось духовное одиночество, ведь он пережил страшную катастрофу – потерю России, но его герои, как и он сам, бережно хранят ее в своей памяти.

Стихи Набокова о детстве говорят о первой встрече ребенка с миром, частицах этого мира, вырванных из уносящегося потока времени. Здесь и пробуждение в петербургском доме, и зимние прогулки по “серебряному раю” – Юсуповскому саду, и игры, и рисование.

В этих стихах присутствуют и болезни: “… и в детской сумрачно горит Рождественская скарлатина Или пасхальный дифтерит..”; и визит к зубному врачу, и весенняя охота за бабочками. Этот интерес растянется на всю жизнь, превратив Набокова в крут юго энтомолога – специалиста по чешуекрылым; его именем будет названа одна из их прелестных представительниц.

Стремление возвратиться домой с годами становится все более несбыточным. И у Набокова возникает идеальный образ Дома, который в его стихах, рассказах и романах живет собственной полнокровной жизнью. Как в его прозе, так и в стихах проявляется и крепнет способность тайного узнавания любимого образа. Так, в морском прибое слышится ему “шум тихий родины моей” (“Тихий шум”). А ночной европейский полустанок обрастает милыми сердцу подробностями железнодорожной станции под Петербургом; “…чернеющий навес, и мокрая скамья, /И станционная икона…” (“В поезде”).

Владимир Набоков с особой глубиной ощущал красоту, силу и богатейшие выразительные возможности родного языка. С трепетной любовью относился мастер к своему сокровищу:

Тебе, живой, тебе, моей прекрасной

Вся жизнь моя, огонь несметных свеч.

Ты станешь вновь, как воды, полногласной,

И чистой, как на солнце меч.

Так молится ремесленник ревнивый

и рыцарь твой, родная речь!

(“Молитва”)

Стихи Набокова часто разбросаны по романам и повестям. Вот известные строки стихотворения из романа “Дар”:

О, поклянись, что веришь в небылицу,

Что будешь только вымыслу верна,

Что не запрешь души своей в темницу,

Не скажешь, руку протянув, стена.

В материи стиха, в его поэтическом веществе ощущается пушкинско-блоковские обозначения тайны и свободы искусства. Вспомним у Пушкина: “Над вымыслом слезами обольюсь…” и у Блока: “Вхожу я в темные храмы…” Стихи Набокова в его эпических произведениях помогают ему скрепить собственную прозу, как бы подтвердить верность идеи, потому что принято разуметь поэзию гласом Божьим. Автор из своих неясных, смутных видений выращивает и оформляет самостоятельный мир. Потом начинается игра в этот мир. Еще в 1919 году, в России, Набоков-поэт говорит:

Приветствую тебя, мой неизбежный день.

Все шире, шире даль, светлей, разнообразней,

И на звенящую, на первую ступень

Всхожу, исполненный блаженства и боязни.

По явно просматривающимся вехам творчества Набокова видно, что его проза являлась вдохновительницей его поэзии. В начале тридцатых годов Набоков пишет роман “Подвиг”, в котором фигурирует придуманная им страна “Зоорландия”. Это своего рода образ России, потерянной во времени и пространстве. Постепенно Набоков в свой поэтический венок начинает вплетать тему возвращения в Россию-Зоорландию. Обстановке абсолютного тоталитаризма герой противостоять не собирается. Лишь один трогательный романтизм, с которым он “беспаспортной тенью” пробирается отстаивать от дикарей свои “игрушки”:

Бывают ночи: только лягу,

в Россию поплывет кровать;

и вот меня ведут к оврагу,

ведут к оврагу убивать.

Во время работы над романом “Подвиг” написано и стихотворение “Ульдаборг” с подзаголовком “Перевод с зоорландского”:

Смех и музыка изгнаны.

Страшен Ульдаборг, этот город немой:

Ни садов, ни базаров, ни башен,

И дворец обернулся тюрьмой.

Математик там плачется кроткий,

там – великий бильярдный игрок.

Нет прикрас никаких у решетки.

О, хотя бы железный цветок!

Хоть бы кто-нибудь песней прославил,

Как на площади, пачкая снег,

королевских детей обезглавил

их Торвальта силач-дровосек.

Но последний давно удавился,

Сжег последнюю скрипку палач,

И в Германию переселился

В опаленных лохмотьях скрипач.

Из приведенного отрывка ясно, что мимо его Зоорландии пройти нельзя. Но с некоторого времени тема “Иная страна, иные берега” стала обычным, блестяще отработанным приемом Набокова, с помощью которого он раскрывал жизнь своих поэтических и прозаических героев. Поэт Ходасевич писал о Набокове. “Одна из главных задач его именно показать, как живут и работают приемы”.

Набоков публиковался под псевдонимом “Сирин”, что обозначает вещую птицу. Выбор псевдонима многое объясняет в его творческих намерениях и приемах. Самое главное в творчестве Набокова – это его внутренняя драма. Россию русскому человеку не может заменить никакая придуманная или даже настоящая Зоорландия.

Набоков-писатель – творец особого мира, созданного его воображением. Он волен распоряжаться этим миром и его героями, “своими представителями” , по личному усмотрению. Конечная цель – увековечение творческой личной победой над забвением и смертью. И память художника – главный его помощник в осуществлении этой цели. Она – сокровищница, откуда он черпает материал для своего “нерукотворного памятника”.

Набоков щедро, широко, с виртуозной изобретательностью рассыпает самого себя в своих сочинениях, прозаических и поэтических. Происходит величайшая отдача: все то, чем он был вскормлен и напоен в годы детства и юности, преображается в высокое искусство.

В чем-то проза Набокова напоминает реку. Чистая вода живою языка, “драгоценные мелочи” русского пейзажа, неожиданные повороты русла. Опытным взглядом соединены в его рассказах великолепные описания природы. Зимнее утро в деревне, длинный летний день, ландшафт, пробегающий мимо окна вагона. Здесь же и психологический рисунок человеческой души: обида, страдание, любовь.

Представителем автора служит герой двух его рассказов – “Обида” и “Лебеда” – мальчик Путя Шишков. Он нарисован в обстановке городского дома его отца. Всему окружению Пути, его сверстникам, воспитателям и домашним придан облик реально живших людей. Автор бережно, с мягкой иронической усмешкой передает атмосферу своего незабываемого детства. Пора детства названа писателем тем далеким временем, “чей длинный луч находит так много изобретательных способов достичь меня”, – напишет позже Набоков.

Рассказ “Совершенство” также изобилует автобиографическими подробностями. Герой его – Иванов – русский эмигрант, живущий в Берлине. Это бедный учитель, он сопровождает своего ученика на балтийский морской курорт. Иванов – обыкновенный человек, каких тысячи, о чем свидетельствует его фамилия И он мечтает о том, чтобы познать сущность вещей, проникнуть и в смысл природы, и в человеческую душу.

Однако между человеком и миром стоит преграда, некое невидимое глазу стекло: “Его мысль трепетала и ползла вверх и вниз по стеклу, отделявшему ее от невозможного при жизни совершенного соприкосновения с миром”. Иванов погибает, когда бросается в воду в костюме и очках, спасая своего воспитанника. И стекло это исчезает, как слетают очки. Душа его отделяется от тела и оказывается по ту сторону стекла. Наконец наступает то “совершенное соприкосновение с миром”, о котором мечтал Иванов, и его освобожденная душа парит не над частью, а над всем Балтийским морем, то есть и над берегом его детства. После смерти героя душа получает ответы на все мучившие его вопросы.

Набоков верит в способность духа высвободиться из своей физической оболочки, парить над ней, соприкасаться с Истиной. После смерти – так считал писатель – наступает иной, нам неведомый отсчет времени, происходит непостижимое при жизни человека таинство. Первый его этап – удаление стекол-перегородок, прозрение, переход, погружение в иной мир – в “простоту совершенного блага”.

С большой глубиной эта тема разработана в рассказе “Рождество’ , действие которого происходит и России, в деревне. Этой деревне автор придает точные черты отцовского имения в Выре. Есть в рассказе описание фамильного склепа деда Набокова. Герой рассказа – Слепцов, владелец дома. Он перевозит гроб с телом своего сына-подростка из Петербурга в деревню. Слепцов остается один во флигеле, откуда видна сельская церковь: “…над белыми крышами придавленных изб, за легким серебряным туманом деревьев, слепо сиял церковный крест”.

Герой переживает крайне напряженный, трагический момент своей жизни – он только что похоронил сына. Невозможность вернуть его пронзает Слепцова острой болью, он приходит в отчаяние: “…ему показалось, что до конца понятна, до конца обнажена земная жизнь – горестная до ужаса, унизительно бесцельная, бесплодная, лишенная чудес”. И в это время происходит чудо: согретая теплым воздухом (в доме протопили печи), из кокона, найденного в коробке умершего мальчика, является на свет прекрасная тропическая бабочка. Автор с мягким сочувствием указывает человеку с фамилией Слепцов на его душевную слепоту – ведь эта “понятность”, “бесплодность” жизни, которую он ощутил, есть на самом деле заблуждение. Человеку явлено чудо рождения, таинственное и прекрасное, чудо Рождества (действие рассказа происходит в рождественскую ночь). Слепцов же “слеп”, и крест на сельской церкви сияет ему “слепо”.

Прозу Набокова можно сравнить с мозаичными узорами калейдоскопа. Перед художником – кусочки жизни, “драгоценные мелочи”. Как из цветных стеклышек, складывает он из них узоры. Вот он поворачивает волшебный калейдоскоп, и возникает невиданный узор, сияющее произведение. Тема “узоров”, “игры в узоры” сопрягается v Набокова с мастерством составления шахматных задач, чем он увлекался многие годы. “В этом творчестве, – писал он, – есть точки соприкосновения с сочинительством”. Шахматную задачу он называл “созвездием”, “планетариумом мысли”, “оледенелым озером времени”. Чем же так занимательна для людей выдумка, “игра в узоры”? Почему она становится делом жизни, любимой профессией, смыслом существования, а плоды этой игры, одеваясь в переплет, превращаются в сокровища?

Ответ на эти вопросы лежит в духовной области и связан с актом творения новой, художественной реальности – с единственным видом человеческой деятельности, имеющим не земные, а “небесные” корни. Именно творчество делает человека сопричастным Творцу, дает ему власть над пространством и временем, способность видеть мир по-новому – и самому творить его. Суть творчества – прорыв за пределы видимого мира. На это Набоков прямо указывает в стихотворении “Как я люблю тебя”.

…есть в этом вечернем

воздухе порой

лазейки для души,

просветы в тончайшей ткани мировой.

Герои произведений Набокова никогда не усомнятся, что память, фантазия живые сами по себе. Их выбор в окружающем мире не может быть расценен иначе как гибель. Но характерно для этих героев то, что они не умирают в буквальном смысле, а переходят в тот запредельный мир, который всю реальную жизнь занимал их воображение и помыслы. Например, в романе ‘Приглашение на казнь” такой переход описан следующим образом: “Все расползалось. Все падало. Винтовой вихрь забирал и крутил пыль, тряпки, крашеные щепки, мелкие обломки позлащенного гипса, картонные кирпичи, афиши; летела сухая мгла; и Цинциннат пошел среди пыли, и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему”.

Состояния героев Набокова кажутся читателю естественными. В этом есть какая-то тайна. Писатель так подает героя, что при всех его “вывертах” мы замечаем их лишь в момент кульминации, то есть в момент исчезновения из нашего поля зрения. Например, Лужин – явно в метафизическом ореоле: над книгами он не задумывается, “стихи он плохо понимает из-за рифм, рифмы ему в тягость”. Но тем не менее Лужин удивляет своих весьма эрудированных и образованных знакомых: “И странная вещь: несмотря на то что Лужин прочел в жизни еще меньше книг, чем она, гимназии не кончил, ничем другим не интересовался, кроме шахмат, – она чувствовала в нем призрак какой-то просвещенности, недостающей ей самой”. Невежественный Лужин “таил в себе едва уловимую вибрацию, тень звуков, когда-то слышанных им”.

Значение для русской литературы творчества Набокова состоит прежде всего в том, что он осмыслил ее саму в романе “Дар”. Русскую литературу он сделал главным героем романа и олицетворил ее с отечеством. Хотя, возможно, это вопрос спорный.

Эпиграф к роману Набоков позаимствовал из “Учебника русской грамматики”. Этим он явно хотел подчеркнуть, насколько распространены были эти истины в сознании русских людей. В условиях эмиграции одна из них: “Россия – наше Отечество” приобрело сразу и ироническое, и трагическое значение. Набоков говорит в романе о непрочности в XX веке самых исконных понятий. Он дает понять, что русские эмигранты – люди, для которых ни советская Россия, ни чужбина не могут стать новым отечеством. Трагическое ощущение!

Однако, писатель не зацикливается на роковых чувствах. Он тут же иронически изображает этих же “людей без отечества” на вечерах в доме Чернышевских. В той же иронической манере он вписывает русских хозяев квартиры, которую снимает герой, сумбур собраний союза литераторов и т. д. Основная спасительная идея здесь, по-моему, в образе “вечной” России, ключи от которой герой увез с собой.

Далее писатель концентрирует внимание на судьбе и творчестве писателя, на явлениях подсознательных, даже космических. Здесь он, явно используя личный опыт, показал все важнейшие составляющие творчества: жизнь писателя, жизнь его сознания, историю замыслов произведения, подтвердив тем самым заветную свою мысль, что творческая память способна воскресить прошлое и обессмертить его.