Глубоко веруя в духовную силу народа, Лесков тем не менее был далек от его идеализации и от сотворения кумиров. Писатель свою позицию объяснял тем, что он “изучал народ не но разговорам с петербургскими извозчиками”, а “вырос в народе” и что ему “не пристало ни поднимать народ на ходули, ни класть его себе под ноги”.
Подтверждением писательской объективности может служить “Сказ о тульском косом Левше и стальной блохе”, оцененный в свое время критикой как “набор шутовских выражений в стиле безобразного юродства”. В отличие от других сказовых произведений Лескова рассказчик из народной среды не имеет конкретных черт. Этот аноним и выступает от лица неопределенного множества как его своеобразный рупор. В народе всегда бытуют разнообразные толки, передаваемые из уст в уста и обрастающие в процессе такой передачи всевозможными домыслами, предположениями, новыми подробностями. Легенда творится народом, и такой свободно сотворенной, воплощающей “народный глас” она и предстает в “Левше”.
При всем внешнем простодушии повествования рассказ Лескова имеет “двойное дно”. Воплощая народные представления о русских самодержцах, военачальниках, о людях другой нации, о себе самих, простодушный рассказчик знать ничего не знает, что думает о том же самом создавший его автор. Но лесковская “тайнопись” позволяет отчетливо услышать и авторский голос. И голос этот говорит, что властители отчуждены от народа, пренебрегают своим долгом перед ним, что правители эти привыкли к власти, которую не надо оправдывать наличием собственных достоинств, что не верховная власть озабочена честью и судьбой нации, а простые тульские мужики. Они-то берегут честь и славу России и составляют ее надежду. Однако автор не скрывает, что тульские мастера, сумевшие подковать английскую блоху, в сущности, испортили механическую игрушку, потому что “в науках не зашлись”, что они, “лишенные возможности делать историю, творили анекдоты”.
“Истинно русский человек” то посрамляет иноземцев, то оказывается в зависимости от их “системы”. Находя общечеловеческое в жизни разных народов и стремясь постичь настоящее и будущее России в связи с ходом исторических процессов в Европе, Лесков вместе с тем отчетливо сознает своеобразие своей страны. При этом он не впадает в крайности западничества и славянофильства, а удерживается на позиции объективного художнического исследования. Как удается “насквозь русскому” писателю и человеку, страстно любившему Россию и свой народ, найти меру такой объективности? Ответ в самом творчестве Лескова.
Тульский Левша, несмотря на все посулы англичан, остается верен своей неблагодарной, но милой сердцу родине. Другой же лесковскип герой – Иван Никитич Сипачев не оправдал упований своей родни и неожиданно для всех (и в первую очередь для себя) умер “немцем”. История “онемечивания” “истинно русского человека” выглядит поначалу комически. Однако по мере развертывания повествования автор приобщает читателя к очень серьезным размышлениям о воинствующем пруссачестве, о его постоянном стремлении к германизации соседних народов. Злободневная во времена Лескова проблема эта с небывалой остротой встанет перед людьми XX века.