Гений Марины Цветаевой – в ее силе и самобытности. В ее творчестве многое выходило за рамки привычных устоев, широко признаваемых литературных вкусов. То же можно сказать и о личности поэтессы, еще в ранней юности поклявшейся себе сохранить верность своим чувствам, своему делу вне зависимости от времени и обстоятельств.
Уже в первых цветаевских стихах была неизвестная ранее в русской женской поэзии жесткость, резкость поэтов-мужчин. Таков был характер не только лирической героини ее стихов, но и самой Цветаевой. Традиционной женской слабости, изящности и легкости стиха она противопоставила твердость духа и силу мастера.
Я знаю, что Венера – дело рук,
Ремесленник – и знаю ремесло.
Стихи были для Цветаевой почти единственным средством самовыражения.
Поэтому в ее лирике такая особенная доверительность, открытость. Валерий Брюсов писал, что от ее стихов бывает иногда неловко, будто подсмотрел в замочную скважину. И действительно, в стихах – вся ее жизнь.
По тебе тоскует наша зала, –
Ты в тени ее видал едва –
По тебе тоскуют те слова,
Что в тени тебе я не сказала.
Независимостью своего творчества и всего своего жизненного поведения Марина Цветаева отстаивала право женщины иметь сильный характер, отвергая устоявшийся образ женственности. Счастью быть любимой и любить она предпочитала счастье свободы:
Как правая и левая рука –
Твоя душа моей душе близка.
Мы смежены блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.
Но вихрь встает – и бездна пролегла
От правого – до левого крыла!
При всей своей гордыне, “вероломности” Цветаева может отдаваться короткому мгновению любви:
Мой! – и о каких наградах.
Рай – когда в руках, у рта –
Жизнь: распахнутая радость
Поздороваться с утра!
Но у Марины Цветаевой была своя святая заповедь: “Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!”, которой поэтесса была верна всю жизнь. Может быть, поэтому разлука стала одним из основных мотивов лирики Цветаевой. “Я не знаю ни одного поэта в мире, который бы столько писал о разлуке, как Цветаева. Она требовала достоинства в любви и требовала достоинства при расставании, гордо забивая свой женский вопль внутрь и лишь иногда его не удерживая”, – пишет о ней Евгений Евтушенко. Вот строки из “Поэмы Конца”:
Не довспомнивши, не допонявши,
Точно с праздника уведены…
– Наша улица! – Уже не наша… –
– Сколько раз по ней… – Уже не мы… –
– Завтра с западу встанет солнце!
– С Иеговой порвет Давид!
– Что мы делаем? – Расстаемся.
И хотя она расценивала порой расставание как “сверхъестественнейшую дичь”, как “звук, от коего уши рвутся”, она всегда оставалась верна себе:
Никто, в наших письмах роясь,
Не понял до глубины,
Как мы вероломны, то есть –
Как сами себе верны.
Марина Цветаева говорила, что “глубина страдания не может сравниться с пустотой счастья”. Этой: глубины в ее жизни хватило сполна. Ее жизненный путь был очень непрост. Живя в сложное время, Марина Цветаева оставалась поэтом, невзирая на часто нищее существование, бытовые неурядицы и трагические события, преследовавшие ее. Цветаева хорошо ощущала время, эпоху, в которую ей довелось жить. Поэтому в ее стихах такое внутреннее напряжение, надлом. Будто предчувствуя свою трагическую судьбу, Марина Цветаева пишет такие строки:
Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Смерть “в семнадцать лет”, о которой просит лирическая героиня Цветаевой, – это возможность избежать многих будущих страданий.
Что впереди? Какая неудача?
Во всем обман и, ах, па всем запрет! –
Так с милым детством я прощалась,
Плача,
В пятнадцать лет.
Пророчество своей собственной судьбы было не единственным в творчестве Марины Цветаевой. Главным пророчеством поэтессы стало ее очень часто цитируемое стихотворение:
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я – поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет.
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти –
Нечитанным стихам! –
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто на брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.