В 1859 г. вышел в свет роман И. А. Гончарова “Обломов”, справедливо считающийся вершиной творчества писателя, и впервые на всю Россию прозвучало слово “обломовщина”. Глубокий смысл этого нового понятия открыл читателям Н. Добролюбов в статье “Что такое обломовщина?”. Говоря в своей статье о новизне романа Гончарова, Добролюбов сопоставил образ Обломов со многими предшествующими героями русской литературы: Онегиным, Печориным, Рудиным, Бельтовым. Все они носили в себе, в своей психологии, в образе мысли, а, главное, в образе жизни черты “обломовщины”. Новым был не сам Обломов, а то, что такой герой оказался в центре внимания. Черты, ранее отраженные в характере Онегина, Печорина и др. как второстепенные, теперь выдвинулись на первый план. И хотя все эти герои – натуры сильные, люди с высокими и благородными стремлениями, “над всеми этими лицами тяготеет одна и та же обломовщина”. Эта черта, не являясь главной, определяющей, глубоко спрятана в психологии упомянутых героев, хотя именно обломовщина – причина их неустройства, их неприспособленности к жизни и всех прочих бед. “Весьма вероятно, – писал Добролюбов, – что при других условиях жизни, в другом обществе они нашли бы себе какое-нибудь занятие… Дело в том, что у них всех одна общая черта – бесплодное стремление к деятельности, сознание, что из них многое могло бы выйти, но не выйдет ничего”. И это самое верное определение “обломовщины”.
У Гончарова она оказалась в центре изображения, и сам автор неоднократно вводит это понятие в кульминационных местах повествования. Впервые это слово исходит из уст Андрея Штольца, как ответ на идиллическую картину жизни, нарисованную Обломовым:
“- Это…(Штольц задумался и искал, как назвать эту жизнь). Какая-то… обломовщина, – сказал он наконец”.
Андрей Иванович Штольц противопоставлен в романе Обломову. первоначально он мыслился Гончаровым как положительный герой, достойный антипод Обломову. Автор мечтал, что со временем много “Штольцев явится под русскими именами”. Он пытался соединить в Штольце немецкое трудолюбие, расчетливость и пунктуальность с русской мечтательностью и мягкостью, с философическими раздумьями о высоком предназначении человека. Отец у Штольца – деловитый бюргер, а мать – русская дворянка. Но синтеза немецкой практической и русской душевной широты у Гончарова не получилось. В Штольце ум преобладает над сердцем. Это натура рациональная, подчиняющая логическому контролю даже самые интимные чувства, и с недоверием относящаяся к поэзии свободных чувств и страстей.
Конечно, у Штольца есть много хороших качеств, выгодно отличающих его от Обломова. Он деятелен и энергичен, это “человек действия”. Умеет идти к своей цели, “отважно шагая через все преграды”. Правда, не было в нем той отваги, которая позволила бы ему, закрыв глаза, очертя голову, скакнуть через бездну. Нет, он сначала хорошенько измерит бездну “и если нет верного средства одолеть, он отойдет, что бы там про него ни говорили”. Очень точно подмечено здесь Гончаровым отсутствие у Штольца воображения и вдохновения, его бескрылость. Как и Обломов, он добр и честен, но вместе с тем тверд и расчетлив. Штольц весь поглощен своими делами, в которых видит единственный смысл жизни. Но для чего и во имя чего он трудиться? Вот этого-то он и не знает. Впрочем, Обломову Штольц отвечает так: “Для самого труда, больше ни для чего. Труд – образ, содержание, стихия и цель жизни, по крайней мере, моей. Вот ты выгнал труд из жизни, на что она похожа?” Гончаров проницательно запечатлел в образе Штольца буржуазного дельца, предпринимателя и приобретателя, чуждого высоким духовным порывам и лишенного общественных идеалов, для которого труд не имеет нравственного смысла и служит только средством непрерывного обогащения.
Итак, Штольц как своего рода “положительный герой”, как противовес Обломову, явно не состоялся. И это ощущал сам автор, заметивший, что образ этот “слаб, бледен” и что “из него слишком голо выглядывает идея”. Порицая и отвергая Обломова, Штольц и сам в себе носит элементы обломовщины. Ибо отсутствие высокой цели в жизни обескрыливает ее, превращая человеческое существование все в ту же беспросветную обломовщину.