Ничто в мире зря не делается.
Все имеет смысл…
Б. Зайцев
История бывшего советского государства изобилует примерами запрета на культуру. Запрещались не только произведения, но и сами имена писателей. Однако вопреки запретам авторы и их творения продолжали жить в сознании наших читателей, доходить до них нелегальным путем из-за границы. Но они были доступны только узкому кругу посвященных. Сейчас перед нами открываются целые пласты, залежи такой, некогда запрещенной, литературы.
Писатель Борис Зайцев, сам будучи в эмиграции, говорил: “Все имеет смысл. Страдания, несчастья, смерти только кажутся необъяснимыми. Прихотливые узоры и зигзаги жизни при ближайшем созерцании могут открыться как небесполезные”. Какую широкую натуру и большое сердце надо иметь, чтобы так сказать человеку, судьба которого по мановению большевистской власти в буквальном смысле превратилась в “прихотливые узоры и зигзаги” из страданий и несчастий. И умер талантливый русский писатель на чужбине. Видимо, большую роль в нравственной стойкости русских писателей сыграло христианство. Ощущение греха и жертвенности не давало их душам очерстветь и озлобиться.
О Борисе Зайцеве принято говорить, что он “последний” в русском зарубежье значительный писатель нашего века. Он умер в Париже в 1972 году, прожив без двух недель девяносто один год. Он написал сравнительно мало произведений, тем не менее оставил богатый след в русской литературе. Он создал художественную прозу, в основном лирическую, лишенную желчи, полную добра и человеческого тепла. Как прозаик Б. Зайцев стал заметен уже в начале 900-х годов. Основатель знаменитого литературного кружка “Среда” Н. Д. Телешов в своих воспоминаниях рассказывает: “Однажды Андреев привез к нам новичка. Как в свое время его самого привез к нам Горький, так теперь он сам привез на Среду молоденького студента в серой форменной тужурке с золочеными пуговицами. Юноша талантливый, говорил про него Андреев, напечатал в “Курьере” хотя всего два рассказа, но ясно, что из него выйдет толк”.
В 910-е годы Зайцев был широко признан читающей Россией. Его романом “Голубая звезда” (1918) восхищался молодой Паустовский: “Чтобы прийти в себя, я перечитывал прозрачные, прогретые немеркнущим светом любимые книги: “Вешние воды” Тургенева, “Голубую звезду” Бориса Зайцева, “Тристана и Изольду”, “Манон Леско”. Книги эти действительно сияли в сумерках киевских вечеров, как нетленные звезды”. А пьеса “Усадьба Паниных” стала вехой для вахтанговцев.
Но главные свои книги Зайцев написал за рубежом: автобиографическая тетралогия “Путешествие Глеба”, прекрасные образы художественно-биографического жанра – о Жуковском, Тургеневе, Чехове, о Сергие Радонежском. Блистательный перевод Дантовского “Ада”. Италию Зайцев знал и любил, пожалуй, как никто из русских писателей после Гоголя. Дружил в эмиграции с Буниным, о котором также оставил немало интересных страниц.
На становление его таланта повлияло обаяние родной русской природы, которое он пронес через всю свою жизнь. Конкретно – это тульско-орловско-калужский край, который он; нежно именовал “Тосканией нашей российской”.
По литературным идеям Зайцев был ближе всего к Леониду Андрееву. Как и Андреев, Зайцев считал, что прежний реализм в его привычных бытовых формах изжил себя. Старые корифеи сошли с литературной сцены. Исключением был лишь Лев Толстой, сделавшийся как бы живой историей. Новое виделось Зайцеву в символизме, импрессионизме. Как и все символисты серебряного века, Зайцев увлекался философско-религиозными сочинениями Вл. Соловьева, который значительно повлиял на миросозерцание молодого писателя. Любовь к человеку, к великой цивилизации и великой культуре двигала пером Зайцева.
Писатель испил до дна горькую чашу изгнания, но сохранил внутреннюю свободу. И тогда, когда вынужден был покинуть Россию, и тогда, когда вместе с Буниным оказался в оккупации после захвата гитлеровцами Франции.
Этот замечательный писатель был в высшей степени наделен даром предугадывать будущее. Быть может, от того, что трезво и спокойно оценил прошлое – ту прошлую, подобно “Титанику”, затонувшую Россию, трагическую обреченность которой он так хорошо осознавал. В далеком 1938 году Зайцев писал: “… Россия объединяла и в прошлом. Должна быть терпима и не исключительна в будущем – исходя именно из всего своего духовного прошлого: от святых ее до великой литературы все говорили о скромности, милосердии, человеколюбии”.
В этом смысле в заветах своих, в книгах Борис Зайцев предстает перед нами как бы писателем завтрашнего дня, писателем будущего, только-только нами открываемым.