Художественное совершенство пьесы А. С. Грибоедова было понято не сразу. Пушкин назвал ее “бурей в стакане воды”, а к Чацкому отнесся критически. Но особых споров комедия не вызывала и была воспринята всеми правильно. Те, кто разделял взгляды Грибоедова, поняли его точку зрения и поддержали ее, те, против кого комедия была направлена, тоже поняли это и, конечно, заняли оборонительную позицию. Все было ясно: в комедии столкнулись две противоположные группы общества, взаимопонимание между которыми невозможно. А если так, то читатель может рассчитывать на возможные столкновения, перепалки, словесные дуэли. Это ли не смешно: послушать, как бранятся люди?
Надо знать, что такое русский ум. А если этот ум начнет смеяться, рассыпая направо и налево острый и едкий сарказм, то пощады не будет никому. Да, это комедия! Тонкая, изящная, умная и страстная.
А разве не смешон Чацкий? Пусть это здравомыслящий человек, но уж никак не здраводействующий. Скажите на милость, зачем он своими беспрестанными любовными объяснениями надоедает Софье, хотя она сразу отказала ему? Почему он не желает замечать ее холодности, а требует, чтобы она открыла свои сердечные тайны? Какая же девушка будет исповедоваться перед человеком, с которым три года не виделась, да который, к тому же, смеется над ее избранником?
Речь Чацкого, действительно, отличается остроумием. Но вначале Чацкому и дела не было до Фамусова, он не желал ни с кем спорить или ссориться. Единственная, ради кого он приехал в Москву, – это Софья. Но она холодна, а холодность очень мучает Чацкого. С Фамусовым говорить ему скучно, и он готов прекратить с ним спор. Но Фамусова уже не унять; он начинает поучать Чацкого, для него образец поведения – раболепство:
Смотрели бы, как делали отцы,
Учились бы, на старших глядя! –
говорит Фамусов.
Чацкий все еще не хочет продолжать споры, он готов уйти в себя. Но Фамусов сыплет соль на рану – неожиданно намекает на распространенный слух о сватовстве Скалозуба. И это будит Чацкого. Раздражение нарастает все больше и больше и в конце концов разрешается резким монологом. И вот – комедия – слово за словом, монолог за монологом, глядишь, и уже кипит, борьба не на жизнь, а на смерть.
Конечно, если с такой точки зрения рассматривать пьесу, то даже в фигуре, даже в халате или прическе Фамусова можно найти смешное. Фамусов – известный человек в Москве. Он лидер в обществе знатных и обеспеченных людей. А если Фамусов-лидер смешон, то почему бы не быть смешными остальным, нелидерам? Это не просто пьеса, а комедия, теперь во всех изданиях “Горя от ума” так и пишут: “Комедия в четырех действиях, в стихах”.
Но попробуем рассмотреть пьесу с другой точки зрения.
Здесь не только личная драма, драма неудавшейся любви героя. В Чацком воплотились черты передового человека того времени. Пусть он не заботится о том, много ли людей поверят ему и поддержат, зато он убежден в искренности своих слов и поэтому сломить его ничто не в силах. Пусть он похож на лишнего человека, одинокого протестанта, мечтателя, зато его убеждения сильны. Высказав их горячо и страстно, Чацкий наносит страшный удар фамусовскому обществу. Он знает, за что воюет. Он требует места для свободы не только себе, но и своему веку. Его идеал – это свобода. И не просто свобода, а свобода от всех цепей рабства, шутовства и низкопоклонства. Он – обличитель лжи. Чацкий не понят и почти одинок – в этом трагедия самого Чацкого – благородного, умного, честного человека, с чувством собственного достоинства. В этом трагедия всей пьесы. Он сломлен количеством старой силы. Более того – он вытолкнут из фамусовского общества. Но Чацкий – победитель, а не побежденный, ибо в борьбе с миром Фамусовых остался самим собой. Из всех героев пьесы он наиболее живая личность; натура его сильнее и глубже прочих. Горячий, благородный сумасброд: обличил, осудил и восстал. Такой навсегда изгнан фамусовским обществом. Говорят, один в поле не воин. Да нет же, воин, если этот воин – Чацкий. Первым, застрельщикам всегда достается. И поэтому Чацкий – жертва. Это – еще одно подтверждение того, что пьеса “Горе от ума” – трагедия.
Так же, как в пьесе переплетается личная драма с общественной, переплетается комедия с трагедией. Но как бы ни смеялся зритель в театре, после того, как он выйдет за его пределы, обязательно найдется то, над чем захочется подумать, поразмышлять без иронии.
Обычно исполнители роли Чацкого на сцене, уже со школьной самодеятельности, подражая дурной театральной традиции, сверкают глазами и картинно заворачиваются в плащи, требуя карету. Этот же Чацкий непривычен (роль его исполняет Сергей Юрский).
Поединок добра и зла идет на равных. Человеческое обаяние Чацкого: душевная открытость, доверчивость, способность полностью отдаваться своим чувствам. И рядом с этим человеком – зло. Будничное и живучее. Скудость духа и умение поудобнее устраиваться в жизни, нетерпимость ко всему свежему и непривычному.
Постепенно приходит мысль, что с этим злом надо бороться его же средствами. Куда Чацкому со своей простотой и доверчивостью! Ведь Фамусовы, Молчалины и Скалозубы живут и сегодня. Если бы их не осталось вовсе, не было бы никакого смысла ставить пьесу Грибоедова. Театр им. Горького наполнил пьесу великолепной воинствующей гражданственностью, рожденной нашей битвой за душу человека. Ум, человечность, прямота – вот оружие, единственно достойное настоящего человека.
Умом в спектакле отличается не только Чацкий. И Фамусов не дурак, и Софья совсем не глупа, а Молчалин так и вовсе умен. Но человек во всей своей красоте и благородстве – только Чацкий. Низкий поступок Софьи стал явным. Последняя надежда исчезла. Чацкий теряет сознание. Он падает навзничь, опрокинув канделябры. Потом встает, сутулясь, через силу. В спине чувствуется усталость. Медленно поворачивается. Лицо закрыто длинными, чуть дрогнувшими пальцами. Руки постепенно открывают лоб, глаза, лицо постаревшее и поблекшее…
Не образумлюсь… виноват.
Он говорит тихо и как будто спокойно. Каждая строчка монолога, кажется, прибавляет ему сил. Это монолог-раздумье, монолог-прозрение. Это – повзросление… Он понял, что перед ним – его враги по духу. И ничто их не может помирить: ни воспоминания детства, ни чувство былой дружбы. Нет. Чацкий не клеймит этих людей и не проклинает их – он до конца понимает. Монолог его спокоен, как может быть спокойна речь человека, чувствующего свою правоту и силу:
– Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок…
Ни крика, ни экспрессии в проявлении своих чувств:
– Карету мне, – вполголоса обращается Чацкий к стоящему рядом лакею.
Лакей не понимает.
– Карету, – еще раз повторяет Чацкий.
Устало, немного сутулясь, уходит Чацкий со сцены, уходит от этих людей, чтобы никогда больше не обмануться их мнимым родством и мнимым участием.