Л. Н. Толстой говорил, что в “Войне и мире” он любил “мысль народную”. Эти слова отнюдь не случайны. Они выражают центральную идею не только романа, но и времени его создания – 1860-х гг. Русские писатели стремились вывести на сцену в своих книгах русский народ, показать прекрасную душу его. Л. Н. Толстой по-своему решал общую проблему. Он сконцентрировал образ целого русского народа в образе одного человека из народа, Платона Каратаева.
Платон несет в себе “простоту и правду”, вековую народную мудрость, “спокойствие и довольство собой”, свободу и умиротворение. Возможно, именно потому, что на этом персонаже лежала большая философская “ответственность”, он и был назван именем великого философа.
Однако философия Платона Каратаева проще, чем могла быть. В образе человека из народа Толстой решил показать носителя “роевого сознания”. Платон принадлежит к миру крестьянской общины, сохранившей древние, подчас языческие черты. “Жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь”. Герой Толстого лишен эгоистических желаний, подчинен некоему высшему разуму, все создавшему и за все отвечавшему. Он живет легко и радостно. Ему чуждо стремление изменить окружающую действительность, переделать ее в соответствии с какими-то абстрактными идеалами. Такова, по мнению Толстого, идея свободы, рожденная “роевым сознанием”.
Если он мелочен и эгоистичен, то только в мелочах, необходимых для комфортного существования, а потребности у Платона самые малые.
Поначалу его образ может показаться ужасным, ведь Платон не имел “привязанности, дружбы, любви, как понимал их, например, Пьер”, но “любил и любовно жил со всем, с чем сводила его жизнь”. Это глубокое не то христианское, не то языческое чувство составляло суть души Платона, суть народной души. Каратаев безропотно принимает все, что ниспослано свыше. Он рассказывает пленным историю невинно осужденного купца, смирившегося, готового пострадать “за свои да за людские грехи”. Смысл этой притчи в том, что “на все Господня воля”. Даже свою собственную смерть он не воспринимает трагически. Его личность и так растворена в мире, а после смерти он станет и вовсе единым целым со всей природой и Богом (богами?), в которого верит.
С момента появления героя любое его описание сопровождается эпитетом “круглый”. Пьер почувствовал “что-то приятное, успокоительное и круглое в спорых движениях маленького человека”, случайно замеченного им в “противоположном углу балагана”.
Рассмотрев незнакомца повнимательнее, Безухов отмечает, что “первое впечатление чего-то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона, в его подпоясанной веревкой французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы собираясь обнять что-то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые”. В памяти Пьера Каратаев навсегда остался “олицетворением русского, доброго, круглого”. Неслучайно именно “круглого”.
Круг – символ бесконечности и замкнутости, вечного повторения. Кстати, это не христианский символ. Круг принадлежит к арсеналу восточных символов, родственных в том числе и восточной каббалистике. Христианский символ – крест, уходящий лучами в пространство, активный, не замкнутый в себе символ. Намеренно или нет, но Толстой сделал Каратаева носителем не то восточной, не то глубоко языческой психологии. Странные для европейца, каратаевские идеи противоположны идее движения, развития, напряженного поиска истины, которой жили Безухов, Болконский, многие другие герои романа.
Другая сторона русского народа проявилась во всенародном ополчении, готовности пожертвовать собой ради Отечества. Здесь уже нет каратаевского смирения. Автор говорит, что благословен тот народ, который не соблюдает правил войны, а хватает увесистую дубину и колотит ею, пока не изгонит последнего захватчика. “…Дубина народной войны поднялась со всею своею грозною и величественною силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.”