В октябре после утверждения нового социального строя Горький создал произведение, задуманное им около четверти века назад.
10 апреля 1926 года впечатлениями о-произведении “Дело Артамоновых” с Горьким поделился М. М. Пришвин. Пришвин сказал, что начало произведения очень хорошее и до середины отлично, но конец неудовлетворителен. К. А. Федин писал, что роман “несоразмерен” в частях, что с течением событий они освещаются все менее широко. В центре романа стоит одна фигура – фигура Петра Артамонова. Она на первом плане именно потому, что с наибольшей полнотой воплощает процесс утраты хозяином власти над делом.
Уже Игнат Гордеев в первом эпическом произведении Горького, “задумываясь и выходя из обычной колеи, чувствовал, что он не хозяин своего дела, а низкий раб его”. Миллионер Н. А. Бугров говорит в горьковском очерке: “Все мы – рабы дела нашего”. Вот это превращение хозяина “дела” в раба его – превращение, в котором выразилась самая суть капиталистического строя жизни и выразился его убыстряющийся упадок, составляет главное содержание характера и судьбы Петра Артамонова.
Касаясь истории падения артамоновского “рода”, критики замечают начало упадка обычно во втором поколении Артамоновых и резко противопоставляют представителей этого поколения родоначальнику “дела”. Илья-старший был натурой сильной и целеустремленной. Когда через поколе ние появится новый Илья, похожий характером на деда, он уже не сможет остаться в среде Артамоновых, так как к этому времени их “дело” утратит всякое историческое оправдание. Нельзя забывать, что свое прогрессивное дело Илья-старший осуществляет как буржуа, как стяжатель, оставаясь даже для своих детей не столько отцом, сколько “строгим хозяином” (таким вспомнит отца Петр, и в этом будет много правды). Уже у Артамонова-старшего возникает тревога за будущее “дела”, и эта тревога начинает подтачивать его веру в себя. Строительный размах приобретал у него показной характер, Илья “становился все более хвастливо криклив”, и сама его гибель дала основание Тихону Вялову сказать, что сила хозяина “хвастовством изошла”. Это не сразу видно, это не лежит на поверхности, но это факт, и очень важный факт: упадок артамоновского “рода” начинается с его родоначальника.
Слова Толстого о “скучающем” стяжателе помогают увидеть, в чем “неистовый” Илья предвосхищает своего вялого и раздвоенного сына Петра. В сущности, эти слова равно относятся к ним обоим – к двум, казалось бы, столь резко различным натурам. Оба они – “скучающие”, хотя их скука имеет разную остроту и разный характер, – не могут быть захвачены этим делом целиком. Каждый из них “вдруг – убил”, один – защищая свою жизнь, другой – в припадке злобы против жалкого беспомощного существа (потом он пытается убедить себя в том, что спасал сына от дурного влияния). Оба, хотя опять-таки по-разному, хотят заглушить “скуку” разгулом (в “кошмаре кутежа” на ярмарке Петр “почти уверенно” думал: “Отец, пожалуй, так же бы колобродил”).
Стяжательские, хищнические, “разбойничьи”
черты Ильи-старшего готовят и хитрую, азартную “игру с делом” Алексея, и раздвоенность Петра (боязнь своего двойника-врага и растущее осознание себя лишь “невольным зрителем” жизни – все это получит развитие в итоговой эпопее Горького, в образе буржуазного интеллигента Самгина, пытавшегося спрятаться от бурного хода истории в своем маленьком “я”). А эти черты готовят, в свою очередь, окончательный духовный крах, полное моральное банкротство последних Артамоновых.
О Петре не раз говорится, что у него маленькие “медвежьи” глаза, но при этом речь идет не о силе его и напористости, а о прямо противоположных качествах: о том, с каким недоверием и затаенным страхом вглядывается он во все и всех. Чем большую тревогу внушает ему “дело”, тем больше оно кажется ему зверем, и он признается: “Это неправильно говорится: “Дело не медведь, в лес не уйдет”. Дело и есть медведь; уходить ему незачем, оно облапило и держит”.
Фигура Тихона Вялова, сначала крестьянина, потом землекопа, потом дворника Артамоновых, – самая сложная в романе,.
Проходящий через все повествование Тихон Вя-лов является самым неприятным и ненавистным человекам для Петра Артамонова.
Критики утверждали, что в Тихоне Горький действительно изобразил вою крестьянскую массу, но изобразил ее неверно, с тем скептицизмом, который был пережитком, его ошибкой 1917-1918 годов.
Наконец, был высказан и такой взгляд на Тихона, что он не только не является представителем массы, но прямо враждебен ей: “доносит” хозяину на рабочих и т. д. Но Тихон ни на кого не “доносит”, поведение его все время отличается как раз исклю чительной прямотой, и нельзя не чувствовать, какой глубокий и подлинно народный характер имеет растущий в нем гнев против мира Артамоновых.
В “Деле Артамоновых” приведены в столкновение люди двух типов, прежде всего – Илья Артамонов-старший и Тихон Вялов. Горький заметил в одном из писем, что Вялов – “видоизмененный тип Платона Каратаева”.
Платон Каратаев перестает быть Платоном Каратаевым: Тихон Вялов утрачивает черты покорности, испытывая все больший гнев против тех, кто строит свое благополучие на угнетении миллионов людей.
Тихон еще не согласен с “затеями” революционеров, он еще далек от коллективизма передовых рабочих, ему пока присуща психология “единоличника” и пока присуще стремление к “упрощению” жизни.
Мог ли думать Лев Толстой, обсуждая, с Горьким замысел его будущего романа, что в романе этом, ярко свидетельствующем о непреходящем значении великой школы толстовского реализма, будет, помимо всего прочего, показан конец “толстовщины”, конец самой почвы, из которой росли такие учения?