На обложке книги две фигуры: солдат в телогрейке, галифе, кирзовых сапогах и шапке-ушанке и мальчонка лет пяти-шести, одетый тоже почти по-военному. Конечно, вы догадались: это “Судьба человека” Михаила Александровича Шолохова.
Хотя прошло более сорока лет с момента создания рассказа, не могут не волновать такие, например, строчки: “Я сбоку взглянул на него, и мне стало что-то не по себе… Видали ли вы когда-нибудь глаза, словно присыпанные пеплом, наполненные такой неизбывной смертной тоской, что в них трудно смотреть? Вот такие глаза были у моего случайного собеседника”.
Никто не в состоянии без волнения читать и следующий монолог Андрея Соколова в начале рассказа: “Иной раз не спишь ночью, глядишь в темноту пустыми глазами и думаешь: “За что же ты, жизнь, меня так покалечила? За что так исказила?” Нету мне ответа ни в1 темноте, ни при ясном солнышке… Нету, и не дождусь!”
Никогда не дождутся мучительного ответа на этот вопрос и миллионы сверстников Соколова, не вернувшиеся с полей сражений, умершие от ран и преждевременных болезней уже в мирное время, после Победы.
Только совсем недавно мы стали в открытую говорить об огромных, зачастую совершенно напрасных жертвах Второй мировой войны; о том, что ее вообще могло не быть, окажись политика Сталина по отношению к Германии более дальновидной; о нашем совершенно безнравственном отношении к своим соотечественникам, побывавшим в немецком плену… Но ведь судьбу человека уже не повернуть вспять, не переделать!
А поначалу жизнь Соколова складывалась как у многих его одногодков. “В гражданскую войну был в Красной Армии… В голодный двадцать второй подался на Кубань, ишачить на кулаков, потому и уцелел”. Судьба щедро вознаградила Соколова за его мытарства, подарив такую жену, как его Иринка: “Ласковая, тихая, не знает, где тебя усадить, бьется, чтобы и при малом достатке сладкий квасок тебе сготовить”. Может, была Иринка такой, потому что воспитывалась в детском доме и вся нерастраченная ласка пришлась на мужа и детей?
Но человек зачастую не ценит того, что имеет. Недооценивал, мне кажется, свою жену и Андрей Соколов перед уходом на фронт. “Другие женщины с мужьями, с сыновьями разговаривают, а моя прижалась ко мне, как лист к ветке, и только вся дрожит… Она и говорит, и за каждым словом всхлипывает: “Родненький мой… Андрюша… не увидимся… мы с тобой… больше… на этом… свете…” Андрей Соколов оценил те прощальные слова значительно позже, уже после известия о гибели жены вместе с дочерьми: “До самой смерти, до последнего моего часа, помирать буду, а не прощу себе, что тогда ее оттолкнул!..”
Остальные же его поступки в военную годину и после Победы были достойными, мужскими. Настоящие мужчины, по словам Соколова, – на фронте. Он “терпеть не мог этаких слюнявых, какие каждый день, к делу и не к делу, женам и милахам писали, сопли по бумаге размазывали. Трудно, дескать, ему, тяжело, того и гляди, убьют. И вот он, сука в штанах, жалуется, сочувствия ищет, слюнявится, а того не хочет понять, что этим разнесчастным бабенкам и детишкам не слаще нашего в тылу приходилось”.
Не сладко пришлось на фронте и самому Соколову. Провое-вал он меньше года. После двух легких ранений – тяжелая контузия и плен, который в официальной советской пропаганде того времени считался позором. Впрочем, Шолохов успешно обходит подводные камни этой проблемы: он ее просто не касается, что неудивительно, если вспомнить время написания рассказа – 1956 год. Но зато испытаний в тылу врага Шолохов отмерил Соколову сполна. Первое испытание – убийство предателя Крыжнева. Не каждый из нас решится помочь совершенно не знакомому человеку. А Соколов помог. Может он сделал это потому, что незадолго до этого абсолютно незнакомый офицер-военврач помог Соколову? Он вправил ему вывихнутую руку. Налицо гуманизм и благородство одного и низость и трусость другого.
Самому Соколову в смелости не отказать. Испытание второе – попытка побега. Андрей воспользовался оплошностью охранников, бежал, ушел на сорок километров, но его поймали, собак на живого спустили… Выжил, не согнулся, не смолчал, “критикнул” режим в концлагере, хотя знал, что за это – верная смерть. Шолохов мастерски описывает сцену противостояния русского солдата Соколова и коменданта концлагеря Мюллера. И оно решается в пользу русского солдата. Даже большой знаток русской души, говоривший по-русски не хуже нас, Мюллер вынужден был признать: “Вот что, Соколов, ты – на-‘ стоящий русский солдат. Ты храбрый солдат. Я – тоже солдат и уважаю достойных противников. Стрелять тебя я не буду”.
Отплатил Мюллеру и всем врагам за подаренную жизнь Соколов сполна, осуществив успешный побег из плена и прихватив бесценного языка – своего майора-строителя. Казалось, судьба должна смилостивиться над Соколовым, но нет… Мороз по коже проходит, когда узнаешь еще о двух ударах, выпавших на долю героя: гибель жены и дочерей под бомбежкой в июне 1942-го и сына в день Победы.
Какой же должна была быть душа Соколова, чтобы не сломиться после всех трагедий да еще усыновить Ванюшку! “Два осиротевших человека, две песчинки, заброшенные в чужие края военным ураганом невиданной силы… Что-то ждет их впереди?” – спрашивает в финале рассказа Шолохов.
Поколения Соколовых нынче уже почти не осталось в живых, 2002 год все-таки. Ванюшке – за 60. Так хочется, чтобы поколение Ивана выдержало все невзгоды нынешнего времени. Такова уж судьба русского человека!