Александр Сергеевич Пушкин – великий русский поэт. Одно из его многочисленных произведений – поэма “Медный всадник”, в котором автор говорит о проблемах, волновавших его во время создания произведения, в 1833 году, например, о взаимоотношениях государства, власти и личности, о несовместимости подчас их интересов. Но “Медный всадник” – поэма не только социально-философская, но и историческая. Ведь особое место в ней занимают размышления поэта о судьбах России, о ее историческом развитии. Что же автор говорит нам о русской истории, как ее себе представляет?
В начале поэмы дается картина пустынной местности, того, что было на месте будущей столицы – Петербурга:
Река неслася; бедный челн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.
На этом фоне перед нами предстает Петр. Он “дум великих полн”, мыслит об укрощении стихии, о том, как он возведет из “топи блат” город* откуда “грозить мы будем шведу”, в который “все флаги в гости будут к нам”. Размышляя об этих великих свершениях, великий государь не замечает ни “бедного челна”, ни “приюта убогого чухонца”. Этого человека не волнует жизнь ничем не примечательных людей, ведь перед его взором открывается картина будущего величия северной столицы. Петр свой город заложил “назло надменному соседу”, уничтожив то, что было дорого “финскому рыболову, печальному пасынку природы”. Да и чего стоят радости и горести какого-нибудь бедного рыболова по сравнению с государственными интересами? Так Петр нарушает размеренное течение жизни, с незапамятных времен в этих местах установившееся. “Строитель чудотворный” не включает в свои великие замыслы жизнь простых людей. Далее перед читателями происходит чудесное превращение: вместо бедных изб – “громады стройные теснятся дворцов и башен”, вместо “бедного челна” – “корабли… со всех концов земли”, вместо “мшистых, топких” берегов – “темно-зеленые сады”… Труда, жертв, борьбы как бы и не было. Невероятный город, “полнощных стран краса и диво”, по человеческой воле вставший “на берегах Невы”, восхищает.
Но волевой напор Петра, создавшего город, был не только творческим актом, но и актом насилия. Петербург был построен на костях народа. Более того, этот город строился как вызов стихиям природы, так как его заложили на месте, мало пригодном для крупного города, для житья большого количества людей, ценой небывалых усилий и жертв. Даже геометрически правильная планировка новой столицы, основанная на строго ровных линиях и прямых углах, была противопоставлена окружающей природной среде, выражая триумф разума над стихией природы.
Во времена, когда происходит действие поэмы, человеческая сущность Петра становится уже достоянием истории. Остался лишь медный Петр – объект поклонения, символ державности, “горделивый истукан”, “кумир на бронзовом коне”. А насилие, которое он совершил, теперь, во времена Евгения, возвращается в виде буйства стихии, мстя не своему обидчику, а его потомкам – невинным жителям города.
Создание Петербурга – своеобразное олицетворение всей деятельности Петра I, всей его эпохи. Все, что он совершил, было в той или иной степени насилием. “Грозный царь” построил мощное государство, но он создавал его на костях и крови людей, пренебрегая ими, их жизнями, их желаниями. А ведь любое насилие влечет за собой возмездие, и терпение народа не вечно. Недаром в начале второй части автор дает такое сравнение разбушевавшейся стихии:
Так злодей,
С свирепой шайкою своей
В село ворвавшись, ломит, режет,
Крушит и грабит; вопли, скрежет,
Насилье, брань, тревога, вой!..
Это сравнение ассоциируется с народным бунтом. Ведь страну уже потрясло восстание Емельяна Пугачева. Это ли не стихия, сметающая все на своем пути? В “Медном всаднике” мы видим, что стихия природы сливается именно с бунтом народа, но это пока протест только одного его представителя – маленького человека Евгения. Этот бунт подавлен, подавлено и пугачевское восстание, но образ его, как и образ стихии, проходящий через всю поэму, остается предостережением для сильных мира сего, для правителей всех времен и народов. Разрушения в городе огромны, велико число жертв. Стихии наводнения ничто не может противостоять. Сам Медный Всадник стоит, омываемый мутными волнами. Он тоже бессилен остановить их натиск. “С божией стихией царям не совладеть”, а тем более-медному истукану. Волевым, насильственным образом Петр утвердил среди дикой природы город, который вечно теперь будет подвергаться атакам стихии. И как знать, возможно, Евгений, так яря и мимоходом погубленный, – это микроскопическая капелька гнева русского народа, огромная волна которого может и смести “кумира с простертою рукою”. Ведь невозможно длительное и благополучное существование государства, которое бес-конечно подавляет подданных и пренебрегает ими во имя своих целей. Напротив, государство должно действовать на их благо. Ведь, по мысли Пушкина, и наводнение, и народный бунт, “бессмысленный и беспощадный”, – это проявление Божьего гнева, который обрушился на город пока в виде природной стихии, а в будущем может вылиться в новую пугачевщи-: ну, стихию народного восстания, не менее страшную, чем стихия наводнения, вершащая свой суд, не разбирая правых и виноватых.
Таким образом, Петр I изменил естественный ход исторического развития России: из отсталой полуазиатской страны он сделал европейскую великую державу, он
…над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял, на дыбы…
Над этой бездной наша страна и по сей день, хотя то, что предвидел Пушкин, уже сбылось: “бессмысленный и беспощадный бунт” уже потряс Россию в 1917 году. Великая страна над бездной и сейчас: правители, в том числе и современные, не вынесли урок из истории. Что же произойдет? Упадет ли Россия в бездну? Перепрыгнет ли пропасть? Или так и останется на ее краю? Хочется надеяться на лучшее. По моему мнению, это зависит не только от правителей, но и от самого народа. Ведь Божья кара в виде разъяренной стихии, как природной, так и народной, послана и сильным мира сего, и народу за то, что одни превратились в кумиров, а другие – в рабов. Пушкину одинаково ненавистны и “барство дикое”, и “рабство тощее”, о чем он говорит не только в поэме “Медный всадник”, но во всей своей гражданской лирике.