Лев Толстой сказал о Есенине: “Его поэзия есть как бы разбрасывание обеими пригоршнями сокровищ его души”. Эти слова в полной мере можно отнести и к пушкинской поэзии. И не только к поэзии – ко всей жизни Пушкина. Все, кто попадал в магический круг общения с великим поэтом, наделялись сокровищами его души; он обладал огромным духовным богатством, которое щедро раздавал.
Круг настоящих друзей Пушкина (не случайных знакомых!) необычайно обширен и разнообразен. Сам поэт – разносторонняя, многогранная личность, и его друзья представляли собой людей “с лица необщим выражением”. Среди них Жуковский, Карамзин, Баратынский, Вяземский, Гоголь. Искусство соединило его с людьми разных поколений: Карамзин был старше Пушкина на 30 лет (хотя писатель не являлся близким другом Пушкина, он принимал живое участие в его судьбе, ценя пушкинский талант), Гоголь был младше Пушкина на 10 лет. Но то, как Пушкин относился к своим собратьям по перу, – в высшей степени удивительно и великолепно. Он не считал их своими соперниками, он восхищался каждой чужой удачной строчкой. Если в стихотворении была хоть капля таланта – он принимал его с восторгом. Пушкин совершенно искренне сравнивал свой поэтический дар с даром Кюхельбекера: “Мой брат родной по музе, по судьбам!” А Дельвига он готов поставить выше себя:
Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши,
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво…
В посвящении Дельвигу Пушкин писал:
…вздохну в восторге молчаливом,
Внимая звуку струн твоих.
Вот еще свидетельство того, насколько Пушкин был лишен творческой зависти и тщеславия и как он умел восторгаться успехами других: “Что за прелесть эта Эда! Оригинальности рассказа наши критики не поймут. Но какое разнообразие! Гусар, Эда и сам поэт, всякий говорит по-своему. А описание лифляндской природы! а утро после первой ночи! а сцена с отцом!” – чудо! – так оценивал поэт произведение Баратынского.
Эти же дружеские чувства обнаруживаются в письме Плетневу по поводу альманаха “Северные цветы”: “Я дал в них Моцарта и несколько мелочей. Жуковский дает сказку. Пиши Баратынскому, он пришлет сокровища”.
Пушкин сам любил “упиваться гармонией своей или чужой”, главное – насладиться прекрасными творениями, ему было не важно, кому они принадлежат. Пушкинская удивительная распахнутость навстречу родственным ему душам, душевная щедрость, скромность видны и в оценке поэзии Жуковского:
Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль,
И, внемля им, вздохнет о славе младость,
Утешится безмолвная печаль
И резвая задумчивая радость.
Пушкин был бунтарем, потому что был гением. Принято считать, что декабристы повлияли на поэта, у них он позаимствовал идеи о свободе, равенстве, братстве. Но не только разговоры друзей-декабристов, но и чтение книг, и собственные размышления, философский поиск сформировали мировоззрение Пушкина. Пушкин был самостоятельным мыслителем. Он, как поэт, как гений, как личность, словно магнитом притягивал к себе людей. Он дружил с Чаадаевым – совершенно удивительным человеком, выдающимся философом. “Ты был целителем моих душевных сил”, – скажет о нем Пушкин. Между ними была дружба ума и чувств: два интересных друг другу человека, два мыслителя, две стихии сталкивались между собой, спорили, обогащались интеллектуально.
Пушкин прекрасно чувствовал в людях и поэтический талант, и ум. После встречи с Пестелем он записал в своем дневнике, что это умнейший человек, какого он только видел. Поэт оценил значение Пестеля в декабристском движении:
На руль склонясь, наш кормщик умный
В молчанье правил грузный челн.
В “Арионе” Пушкин публично заявил о своем месте “на челне”, о своей дружбе с декабристами: “А я – беспечной веры полн – пловцам я пел…” Он помянул их в стихотворении “19 октября 1827”: “Бог помочь вам, друзья мои…” Поэт делал все, что мог, чтобы помочь декабристам в ссылке. Беспрестанно напоминал о них Николаю I. А встреча с осужденным Кюхельбекером около Боровичей, когда Пушкин кричал и грозил фельдфебелю, что напишет царю, если тот не даст ему проститься с другом и дать ему на дорогу денег! Потом Пушкин пытался напечатать стихи Кюхельбекера… С самой надежной оказией – с женами декабристов – полетели в Сибирь к “преступникам” страстные и теплые послания Пушкина. Там прочитал адресованное ему стихотворение Иван Иванович Пущин.
Мой первый друг, мой друг бесценный!
Молю святое провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!
Пущин и Пушкин. Они были совершенно разными – лед и пламень, но дружба их была прекрасной: искренний, бескорыстный, огненный Пушкин и кристально чистый Пущин. “Тот, кто любит Пущина, тот уж непременно сам редкий человек” – так сказал о нем Рылеев. Пущин отказался от заграничного паспорта и возможности скрыться после поражения декабристского восстания. Это человек, перешедший из гвардии в Московский надворный суд, для того чтобы воплощать в жизнь идеи декабристов. Он организовал на каторге артель – денежную казну в помощь нуждающимся товарищам. Проведя в Сибири тридцать один год, он возвратился после амнистии в Россию, ничуть не изменив своим принципам. Вот что такое Пущин, вот что такое “положительно прекрасный человек” в числе ближайших друзей Дельвига, Кюхельбекера, Глинки. Белинский писал: “Есть всегда что-то особенно благородное, кроткое, нежное, благоуханное и грациозное во всяком чувстве Пушкина. В этом отношении, читая его творения, можно превосходным образом воспитать в себе человека”. Эту эпическую норму воплощали в себе и люди, окружавшие поэта. Пущин не побоялся посетить ссыльного поэта в Михайловском, а когда Пушкина убили, написал: “Если бы я был на месте Дантеса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России”.
Когда в 1820 году Пушкину грозила опасность ссылки в Сибирь или в Соловки, Кюхельбекер встал на защиту друга – публично выступил с чтением стихов, в которых царские угрозы назвал шипеньем змеи. Кюхельбекера спас Дельвиг: отдал ему свое место при богатом вельможе, уезжавшем за границу. Примеров самоотверженной дружбы и взаимовыручки можно привести множество. Лицейское братство стало легендой:
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен…
Пушкинские стихи к лицейским годовщинам являют собой образец настоящего культа дружбы, верности своей молодости. Сам поэт глубоко переживал разлуку с друзьями: “Печален я – со мною друга нет”. И он сочувствует тому, кто будет когда-нибудь один, “в пустыне, встречать их праздник…”. О том, какое место занимают друзья в сердце поэта, очень точно свидетельствуют строки:
И в жизни сей мне будет утешенье:
Мой скромный дар и счастие друзей.
Но не меньшее место в его сердце и стихах занимает любовь к женщине. Поэт утверждает: “Любовь одна – веселье жизни хладной”. И сейчас неважно, каким адресатам посвящены строки чистого пламени, а важно то, как говорит поэт о женщине: “божественная”, “твои небесные черты”. Это обожествление образа любимой с особой силой звучит в торжественном сонете:
Исполнились мои желания,
Творец Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Любовь составляет основу души поэта – “и сердце любит оттого, что не любить оно не может”. И мы до сих пор восхищаемся пушкинскими шедеврами, гимнами любви, будь то наполненное счастьем встречи с возлюбленной послание к Керн или трогательное нежное прощание “Я вас любил: любовь еще, быть может…”. “Вы знаете, друзья, могу ль на красоту взирать без умиленья, без робкой нежности и тайного волненья” – так поэт сказал о причине возникновения своего чувства. Его лирику называют энциклопедией любви и чувств. Пушкинская страсть передается каждому читателю – “Любимая – жуть! Когда любит поэт, влюбляется бог неприкаянный” (Пастернак).
Читая стихи Пушкина, мы действительно чувствуем запечатленные в них “сокровища его души”, чувствуем красоту этих сокровищ.