В свое время М. Горький усиленно направлял внимание писателей к активному познанию страны. Он полагал, что новая социалистическая действительность в ее связях с историей еще слабо изучена и недостаточно освоена художественным словом Одну из книг К. Паустовского тех лет (“Кара-Бугаз”) он с удовлетворением назвал “смелым и удачным опытом” в трудном деле изображения “перспектив нашего строительства” М. Горький считал, что советскому читателю крайне необходимы произведения, “посвященные художественной популяризации научных знаний”, и даже наметил несколько конкретных тем, заслуживающих разработки в первую очередь. Горьковские начинания и советы, предложенные им темы и аспекты оказались очень близкими автору “Черного моря”.
Задуманная К. Паустовским книга по охвату специальных сведений, касающихся моря, его флоры и фауны, жизни глубин и рельефа побережий, характера ветров и своеобразия прибрежных городов, по раскрытию огромного культурного и революционизирующего значения причерноморского края, прославившегося деяниями замечательных людей, – словом, по своей обширности и полноте должна была стать как бы художественной энциклопедией. Во всяком случае, размышлял К. Паустовский, приступая к осуществлению своего замысла, получится ли именно такая книга или нет, но прицел на своего рода энциклопедичность следовало, по его мнению, сохранять обязательно.
В то же время К. Паустовский хотел говорить в своей новой книге “полным голосом”, чтобы, как сказано в одном из его тогдашних рассказов, “возвеличить эпоху – блистательную и неповторимую”, чтобы “дышать всей грудью воздухом времени, едким и свежим, как океанская соль”.
Насыщенность произведения различными сведениями не должна была, по мысли К. Паустовского, ущемлять его художественность, образность или, тем более, изгнать романтичность восприятия и слова.
Он хотел, чтобы повесть дышала широкими пространствами моря и неба, чтобы на ее свежих страницах играли морские зори, грохотали штормы или дул легкий бриз, толпились у горячих берегов груженные кефалью и султанкой рыбацкие шаланды, разговаривали и пели люди, чтобы ожила история, такая же древняя и бурная, как само море, чтобы заговорили даже камни, эти молчаливые свидетели былого. И наконец, чтобы, подобно маякам, блеснули на горизонте таинственные огни будущего…
“Черное море” действительно вышло из-под пера писателя произведением резко своеобразным, заметно непохожим даже на предшествовавшие “морские” рассказы и повести К. Паустовского, но в то же время новая повесть сохранила все живые стилистические, образные и мелодические связи с прежним творчеством своего создателя. “Прививка науки”, то есть внимание писателя к специальным вопросам географии, аэрологии, океанографии, биологии, геологии, метеорологии, а также археологии и истории, оказалась настолько органичной, так естественно растворившейся в тексте, что мы не ощущаем при чтении ни малейших трудностей и даже не догадываемся, что нас порой весьма основательно “просвещают”.
“Писатель тончайшей наблюдательности”, как сказал о К. Паустовском М. Шолохов, он сумел пронизать данные науки живыми подробностями личных впечатлений, “аргументировать” их свидетельствами-рассказами конкретных людей, заодно познакомив нас со спецификой их труда и поучительными превратностями судеб.
: Повесть “Черное море”, при всей ее необычной оснащенности, завидной, так сказать, грузоподъемности, кажется нам легкой и грациозной, как белокрылое парусное судно. Не сразу догадаешься, что в своих скрытых от глаза трюмах оно несет весьма тяжелый и основательный груз.
К. Паустовский, по его словам, когда писал “Черное море”, взял себе за образец морские лоции. Он был очень высокого мнения об этих справочниках, предназначенных для капитанов и штурманов. Лоция Черного моря была им изучена не менее тщательно, чем история восстания на “Очакове” и биография лейтенанта Шмидта.
Ему нравился самый язык лоций – точный и непреднамеренно поэтичный.
“Язык лоций, – писал он в статье, посвященной истории создания повести, – точен, своеобразен и полон морской поэзии. Лоции иных морей читаются с таким же увлечением, как самые заманчивые романы. Свою книгу о Черном море я задумал как художественную лоцию…”
Но лоция – первооснова, чертеж, как бы своеобразный путеводитель, в прямом и строгом смысле этого слова. В повести К.- Паустовский так уточняет свое отношение к лоции: “Все же самая точная лоция бессильна перед неожиданными переменами света, красок и прозрачности воздуха”. И она, само собой, совершенно бессильна перед людьми: у нее просто нет такой задачи – рисовать характеры и судьбы.
К. Паустовский ввел в свою повесть множество тонких, проникновенных пейзажей, показал немало интересных – обыкновенных и легендарных – людей.
Но он постоянно имел в виду свою особую цель – показать Черное море не только так, как обычно принято его изображать, то есть красоту, величественность и т. д. Он решился посмотреть на него, по его выражению, как на “глубокую впадину”, возникшую когда-то в результате геологических потрясений и живущую по очень точным законам. Романтическая “синева моря”, не боится он уточнить, объясняется большой примесью содержащихся в воде солей, химическая формула которых известна. А зеленый отлив воды, запечатленный живописцами, поэтами и прозаиками, вызван зарослями “диатомовых водорослей”.
Идя вслед за лоцией и не гнушаясь “диатомовых водорослей”, К. Паустовский, однако, прежде всего следует законам Поэзии.
Такое сочетание трезво научного знания и крылатого воображения присутствует в его повести в гармоническом равновесии и нерасторжимом единстве.
Одно из самых задушевных, выношенных убеждений писателя, к которому он пришел не сразу, заключалось в том, что чем больше мы знаем об окружающем нас физическом мире, тем с большей силой и всесторонностью раскрывается перед нами бездонная поэзия и красота нашей земной действительности.
Другими словами, на мир надо смотреть грамотно. Особенно в наш век, не терпящий приблизительности и аморфности представлений. Только тогда откроет он свои самые сокровенные тайны и незаметные для непросвещенного глаза интимные движения материи.
Но как бы ни был великолепен окружающий природный мир, произведение окажется безжизненным, если лишить его человека.
О разнообразном материале, вошедшем в повесть “Черное море”, К. Паустовский сказал, что он весь “объединен людьми”, их действиями.
Незабываема воссозданная им трагическая история восстания на броненосце “Очаков” Великолепна в своей жизненности и патетической сущности мятежной души фигура лейтенанта Шмидта. Впервые в художественной литературе после замечательной поэмы Б Пастернака этот герой изображен К. Паустовским с подлинным эпическим размахом и высокой трагедийностью…
А герои Аджимушкая? Их борьба и гибель нарисованы писателем подобно монументальным фрескам, исполненным внутренней символики.
Но и люди обыкновенных судеб, многочисленные рыбаки, метеорологи, ботаники, виноградари, приморские мальчишки, парусные мастера, юные матросы, слушающие “Травиату” на стальной палубе крейсера, искатели воды, овцеводы, – все они и есть огромный людской мир, живущий на страницах повести разумной, созидательной жизнью.
Правда, К. Паустовский, следуя принятому им в этом произведении очерковому принципу, не изображает, за редкими исключениями, характеров своих героев в последовательном развитии. Он встречается со своими героями в определенные моменты их жизни и в большинстве случаев как бы интервьюирует их. Но такая манера нисколько не мешает, благодаря мастерству художника, видеть его персонажей живыми, полнокровными людьми.
“Черное море” стало важным этапом в творческой жизни К. Паустовского.