Некоторые современники Гоголя считали, что драматург – по цензурным соображениям – написал аллегорию, что под видом уездного города им изображена столица русской империи – Петербург. Едва ли это так: Гоголю, по складу его творческой манеры, была чужда аллегория. Сила пьесы – не в иносказательных намеках, а в особом принципе отбора жизненных явлений. Свой “уездный город” писатель однажды назвал “сборным городом всей темной стороны”. В частности, он уделил большое внимание его устройству.
Драматург считал, что в его комедии “и сцена, и место действия идеальны”, хотя трудно представить себе что-либо более конкретное и более национальное, чем гоголевский город.
Широта обобщения в “Ревизоре” возрастала и благодаря следующей особенности творческой манеры Гоголя. Обычно комедиографы до Гоголя противопоставляли порочным и развращенным персонажам мир настоящей, честной жизни. Противопоставляли или прямо, вводя в действие так называемых добродетельных героев, или скрытно, когда присутствие этих героев чувствовалось за сценой. Гоголь не сделал ни того, ни другого. Мало сказать, что он отказался от идеальных, добродетельных персонажей, – драматург не оставил для них возможности существования и за сценой, вне действия комедии.
В “Ревизоре” нет даже намека на то, что где-либо, в каком-либо дальнем или близком углу обширного русского государства жизнь протекает не так, как в городе, по иным законам и правилам. Все в пьесе предстает как общепринятое. И городничий и чиновники твердо знают, что нужно делать в связи с прибытием “ревизора”. Нужно давать взятки, задабривать, пускать пыль в глаза. Эти средства и раньше оправдывали себя, при наезде других высокопоставленных лиц; помогут они и на этот раз. Конечно, вполне могло бы случиться и так, что ревизор не взял бы. Но тот, с кем случилось бы подобное, знал бы, что это просто его личное невезение. (Мало ли какие бывают соображения у ревизора. Например, городничий, не умея вначале найти “подход” к Хлестакову, мог подумать, что тот просто набивает себе цену.) В правильности же и эффективности выбранных мер никто из чиновников не сомневается.
Не сомневаются в этом и купцы, мещане – те, кто выступает в пьесе в роли обиженных и просителей. Купцы жалуются “ревизору” на городничего не за то, что он берет взятки (“мы уж порядок всегда исполняем”), а за то, что он чересчур лютует в своей алчности – “не по поступкам поступает”. Зная “порядок”, они и к “ревизору” явились с подношением.
Гоголь говорил позднее, что на сценическую площадку “Ревизора” “из разных углов России стеклись… исключения из правды, заблуждения и злоупотребления”. Но сконцентрированные в пьесе “исключения” из правил приобрели характер обыденности, нормы. Словом, мы опять сталкиваемся с необычайной широтой гоголевского обобщения и снова убеждаемся, что перед нами не простой город, а “сборный”.
Гоголевский город живет невиданно напряженной жизнью, он взволнован необычайным событием. Это событие – ожидание, прием и проводы ревизора. Гоголь создает тем самым “общую” завязку пьесы, которую он сознательно противопоставлял “частной”. Пример частной завязки – любовная интрига, затрагивающая, самое большое, интересы нескольких людей: молодых любовников, а также их родных или слуг, помогающих (или препятствующих) соединению любящих. Вот почему Гоголь считал, что любовная завязка – “точный узелок на уголке платка”. “Ревизор” же, говоря словами драматурга, вяжется “всей своей массою в один большой, общий узел”.
Иначе и не могло быть в пьесе, в поле зрения которой – не семья, не дружеский круг, а целый город, да еще “сборный”!