Рассказ (или, по определению некоторых исследователей, повесть) Александра Исаевича Солженицына “Один день Ивана Денисовича” был задуман автором на общих работах в Экибастузском Особом лагере зимой 1950-1951 гг. Замысел был осуществлен в 1959 г.
Образ Ивана Денисовича возник на основе реального прототипа, которым стал солдат Шухов, воевавший вместе с автором (но никогда не отбывавший наказание), а также благодаря наблюдениям за жизнью пленников и личному опыту автора, приобретенному в Особом лагере, где он работал каменщиком. Остальные персонажи взяты из лагерной жизни с их подлинными биографиями.
Солженицын, не тратя усилий на поиски потрясающего сюжета, рассказывает о лагере как о чем-то давно и прочно существующем, имеющим свой регламент, будничный свод правил выживания, свой фольклор, свою лагерную “мораль” и устоявшуюся дисциплину. Автору не нужно было далеко ходить за темами и идеями – в то время хватало материала даже для многотомного академического издания.
Любая подробность в повести буднична и символична. Она “отсеяна”, причем не самим автором, а многими годами лагерного бытия. Отобран и жаргон, ставший “событием”, открытием после публикации повести. Здесь уже своя философия, свои сокращения слов, особые знаки. Но будничность трагедии поражает больше всего: “В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется, да кто к куму ходит стучать”. “Никак не годилось с утра мочить валенки”. “Машина” лагеря заведена, работает в заданном режиме, к секретам его функционирования привыкли все: и лагерные работяги, и пристроившиеся “потеплее” ловкачи, и подлецы (“придурки”). И сама охрана. Выжить здесь – значит “забыть” о том, что сам лагерь – это катастрофа, это провал… Задача Шухова не в том, чтобы стать свободным, и даже не в том, чтобы выжить, а в том, чтобы и в бесчеловечных условиях остаться человеком.
Читая произведение, невольно задаешься вопросом: кто же в повести посвящает читателя в эти видимые секреты, мелкие тайны выживания (например, подать сухие валенки бригадиру, протащить в барак дрова, обойти завстоловой, незаметно присвоить лишнюю плошку баланды, одолжить за сигарету ножик)?
Легко заметить, что в повести как бы два рассказчика, активно помогающих друг другу. Мы слышим голос автора и самого Ивана Денисовича, то лежащего утром под одеялом и бушлатом, то бегущего на мороз и думающего о том, куда их погонят работать. Автор по-своему знает самого Ивана Денисовича, он по существу созидает его, передает ему значимую часть своего жизненного опыта: так, вся знаменитая сцена кладки стены – это явно эпизод из биографии писателя. Цепочка деяний, помыслов героя стала цепочкой актов, утверждающих его нравственное величие и, следовательно, представление самого писателя о красоте и идеальном человеке, живущем “не по лжи”.
Уже первые мгновения жизни Ивана Денисовича на страницах повести “говорят” об умной независимости героя, мудром покорстве судьбе и о непрерывном созидании особого духовного пространства, какой-то внутренней устойчивости. Весь лагерь и труд в нем, хитрость выживания, даже труд на строительстве “Соцгородка” – растлевающий страшный путь в обход всему естественному, нормальному. Здесь царствует не труд. А имитация труда.
Обстоятельства заставляют Шухова как-то приспосабливаться ко всему, что его окружает. Но герой оказался способным увлечь и других своим моральным строительством. Все дело в том, что Иван Денисович, говоря его же языком, “неправильный лагерник”, первый праведник среди народных героев писателя. Даже речь Шухова значительно отличается от речи его солагерников. Вспомним сцену, в которой бригада ждет опаздывающего молдаванина. Толпа выкрикивает немало брани, а Шухов ограничивается всего одним ругательством “чума”. Для Солженицына сохранение языка в этих условиях – один из факторов сохранения человеческой личности.
Варлам Шаламов, прочитав одним из первых повесть, высказал следующую оценку, увидев в Шухове мужика-праведника: “Это – лагерь с точки зрения лагерного “работяги”, который знает мастерство, умеет “заработать”.