Новелла “Человек с Юга” (1982) начинается вяло, банально: вечер, бар при отеле, наратор собирается возле бассейна с бутылкой пива и сигаретой: “Очень хорошо сиделось в лучах вечернего солнца с пивом и сигаретой. Хорошо было так сидеть и наблюдать за пловцами, которые плюхались в зеленой воде”. Появление невысокого, пожилого, одетого в безупречный белый костюм мужчины не предвещала ничего необычного. Случайное знакомство заканчивается заключением пари, которое предлагает незнакомец. Если зажигалка одного из юношей сработает десять раз подряд, то получит новехонький кадиллак; если проигрывает – незнакомец отрубит ему мизинец на левой руке. Развлечение постепенно становится все более угрожающей и опасной. Только когда руку юноши человечек привязывает к столу так, что тот не может освободиться, и становится над ним, держа нож наготове, присутствующие начинают понимать серьезность последствий заключенного пари. В события внезапно вмешивается жена незнакомца. Она забирает у него нож со словами: “Там, где мы жили, он отрубил 47 пальцев у разных людей и проиграл одиннадцать машин”. Более того, человечек и не имел права на пари, поскольку кадиллак ему не принадлежит: “Он не имеет ничего, чтобы закладываться. У него абсолютно ничего нет. Я сама выиграла у него все, довольно давно. Это заняло время, много времени, и это было тяжело, но я выиграла все в конце концов”. Она посмотрела на парня и улыбнулась, медленной печальной улыбкой; она подошла и протянула руку, чтобы забрать ключи от машины.
Я и сейчас ее вижу, ту ее руку: на ней был только один палец, большой палец”.
Шокирующий финал – традиционный прием Даля. В его произведениях обыденность не только оборачивается смертельной опасностью, за меткой мгновения овладевает ситуацией, заставляя мир и людей действовать по законам деформации. Избежать катастрофы невозможно, как невозможно, за Далем, духовное благополучие. На этом основании
М. Брэдбери утверждал, что Даль “не моралист, не глубокий мыслитель или проницательный знаток жизни. Он – истинный ремесленник, и только”. Он действительно избегал формулировки прописных однозначных и окончательных истин, предоставляя право на выводы читателю. Например, в “Сказке об Огромном Крокодиле”, который охотится на детей, можно найти разве что сентенцию: внимательно смотри, куда садишься и какую игрушку берешь. Это может быть умный крокодил, который притворился стульчиком, чтобы проглотить тебя. Поэтому противовесом утверждению М. Брэдбери являются слова А. Уоррена о том, что “каждая история Даля глубоко моралистическая. Один неверный шаг, – замечает он, – и ты найдешь свою адскую пустыню”.
Художественный мир Г. Даля достаточно стабильный. Почти треть его новелл о человеке, слепым и покошенным искушением уникального знания, чтобы подняться за счет или приобщиться к кругу избранных. Поэтому дяди Освальда (“Сука”) интересует формула производства парфюм с чрезвычайно мощными свойствами афродизиака, что поможет не только “неплохо развлекаться”, “но и управлять целым миром”. Увлечен пчеловодством персонаж “Пчелиной матки” находит способ добывать в большом количестве пчелиное молочко.
Главный герой “Звуковой машины” Клауснер изобретает прибор, способный расшифровывать сигналы, недоступные человеческому уху. Испытывая его, услышал нечеловеческий крик – это кричала от боли сломана соседом роза. Увлеченный открытием, Клауснер ставит прибор возле дерева и поднимает топор. Прибор фиксирует вопль боли испуганного дерева. Клауснер, пытаясь доказать действенность своего открытия врачу, загоняет топор в ствол, но падает огромная ветка и вдребезги разрушает прибор. Последний вопль дерева побуждает преисполненного сострадания Клауснера заставить врача действовать. Глядя на топор в руках Клауснера, врач выливает на кору йод. Подобное случается в “Проклятой вещи” А. Бирса, где действие разворачивается вокруг видимых и невидимых глазу цветов. Однако Даль достаточно осторожно приближается к линии, которая отделяет реальность от фантастики. Клауснер – единственный, кто слышал крики розы и деревья, а уже читателю решать: герой – умственно больной или гениальный изобретатель?
Часто исключительное знание, которым владеет герой, не имеет ничего фантастического или сверхъестественного. Оно является закономерным результатом упорного труда и непрерывного шлифования мастерства. Таким знанием-умением одаренный случайный путник, который с презрением смотрит на всех, кто называет его вором-карманником: “Это пошлые люди, дилетанты, которые воруют деньги у слепых и бабушек”, гордо называя себя “ручных дел мастером, профессионалом… Так называют тех, кто достиг большого мастерства в своем деле. Вы, наверное, слышали о золотых и серебряных дел мастеров. Это мастера по серебру и золоту. А я мастерски владею своими пальцами, поэтому я – ручных дел мастер”.
Отдавая дань “старым английским ценностям”, в частности снобизма, Даль создает несколько новелл про эту черту английского характера.
Майк Шофилд (“Вкус”), “любезный пожилой господин, по роду своих занятий был, вероятно, биржевым маклером, точнее, комиссионером. Как и многие, он чувствовал себя неловко, едва не стеснялся того, что, имея весьма скромный талант, сумел накопить солидный капитал. В глубине души он понимал, что, собственно, мало чем отличается от какого букмекера – льстивого, вполне благопристойное, но тайком бессовестно лицемерного букмекера, – и понимал, что друзья тоже это понимают. А потому теперь он из кожи стремился стать человеком культурным, развивал свой литературный и эстетический вкус, собирал картины, ноты, книги и тому подобное”. Одним из способов его самоутверждения стало соперничество с Ричардом Праттом, “признанным в обществе гурманом”. Во время обеда “Майк непременно затевал небольшую игру: как только подавали кларет, он предлагал знаменитому гостю на спор установить место и год изготовления напитка”. Это едва не стало причиной обнищания и семейной драмы Шофилда.
Подобная коллизия определила фабулу “Дворецкого”. Быстро обогатившийся Джордж Кливер “решил подняться по социальной лестнице и начал давать роскошные обеды несколько раз в неделю”. Узнав, сколько стоят редкие вина, “даже мистер Кливер почувствовал живой интерес. А когда дворецкий сказал, что знание вин украшает светского человека, интерес перерос в настоящую страсть. Мистер Кливер накупил книжек по этой теме и прочитал их все, от начала и до конца”, хоть добытое знание и не приблизило его к овладению искусством дегустации. Дворецкий с поваром-французом выпивают коллекционные вина, подавая “вино-подобное пойло” хозяевам-снобам.
Понимание тонкостей столярного ремесла движет интригу новеллы “Наслаждение пастора”: “Он увидел мебель, за которую настоящий ценитель отдал бы что угодно. Человек непосвященный вряд ли обратила бы на них внимание, тем более, что они покрыты грязной краской, но для мистера Боггиса – это была мечта его жизни…”.
Мотивом-ответвлением, что сопровождает главную тему, подчеркивая ее, становится изображение тщательно продуманной и со вкусом изображенной скрытой истинной сущности персонажей. Например, Ричард Пратт во “Вкусе” едва не выиграл пари благодаря трезвому, обдуманному мошенническом расчету, мастерски разыграв ожидаемую публикой и необходимую для убедительной победы сцену дегустации. Милая, ласковая, “доброжелательная и гостеприимная, как будто мать ближайшего друга, у которого гостишь на Рождество”, хозяйка (“Домовладелица”) с приветливой улыбкой отравляет жильцов, делая из них чучела, что в предсмертную минуту поздно начинает понимать очередная жертва. Запуганная мужем миссис Форестер (“Дорога на небо”), “преданная и покорная ему более тридцати лет”, когда представился случай, не только оставила его умирать в лифте, а и полтора месяца каждую неделю писала мертвом письма, “приветливые, душевные, которые неизменно заканчивались словами: “Только не забывай регулярно есть, мой дорогой, хотя боюсь, что, когда меня нет рядом, это тебе вряд ли удается”. Вернувшись, домой через полтора месяца, она тщательно выполнила весь ритуал: позвонила в дверь, подождала, затем открыла своим ключом и переступила через кучу своих писем, которые лежали у порога. “Не встревожил ее и странный, совершенно незнакомый запах. Она быстро прошла через холл… В этот момент она действовала явно обдуманно и целенаправленно. Она производила впечатление женщины, которая решила, наконец, проверить или подтвердить свои подозрения. А за несколько секунд, когда она вернулась, ее лицо сияло едва заметным удовольствием”. Она позвонила и “осталась сидеть за столом мужа, терпеливо ожидая человека, которая скоро должна была прийти и починить лифт. Так и не ясно: эта женщина стала убийцей, поневоле всегда была ею, терпеливо, как и героиня “Домовладелицы”, дожидаясь удобного случая. В мире Даля даже новорожденное дитя, за чью жизнь и судьбу переживает мать, которая уже похоронила троих детей, оказывается будущим монстром на фамилию Гитлер (“Рождение и катастрофа”). По Далю абсурдно и суетная человеческая жизнь является обманчивым и враждебным к человеку. Иллюзорная, ложная человеческая сущность не тождественна себе и своей природе. Жизнь в измерении Даля встает вдвойне ужасней: оно навевает и продуцирует ужас, его ядом наполняется Человек, становясь воплощением и продуцентом ужаса.