В переводе с греческого “апокалипсис” – откровение. Как новый жанр апокалипсис возник в начале новой эры в иудейской литературе. Апокалиптические произведения должны были приподнять таинственную завесу над будущим и рассказать о нем в откровениях пророков. Грядущие события в апокалиптических произведениях излагаются в фантастическом, устрашающем виде. Откровения вкладываются в уста героев древних времен, как будто предвидевших ужасы настоящего для того, чтобы спасти от них людей.
Самым известным является новозаветное Откровение Иоанна Богослова. В семи обращениях к церквам Иоанн говорит о распрях и внутренней борьбе в некоторых христианских общинах. Затем идут видения – Бог, сидящий на престоле славы в окружении двадцати четырех старцев и четырех невиданных животных. В правой руке Бог держит книгу, запечатанную семью печатями, которую никто не смог открыть, кроме Агнца – единственно достойного взять книгу и снять с нее печати. Будущее открылось, когда Агнец снял седьмую печать.
Известный русский кинорежиссер Андрей Тарковский называл Апокалипсис самым великим поэтическим произведением, созданным на земле: “Это феномен, который по существу выражает все законы, поставленные перед человеком свыше”.
К откровению, полученному Иоанном Богословом, обращается Ф. Достоевский для того, чтобы объяснить причину духовной гибели Николая Ставрогина. Трагедия Ставрогина в толковании писателя как раз и состоит в том, что он “ни холоден” и “ни горяч”, а только “тепл”. Отсюда – недостаточная воля к возрождению, которое для него не закрыто. В разъяснении Тихона “совершенный атеист”, то есть “холодный”, “стоит на предпоследней, верхней ступени до совершеннейшей веры, а равнодушный никакой веры не имеет, кроме дурного страха”.
В судьбе Ставрогина, вся “великая праздная сила” которого, по образному выражению Тихона, ушла “нарочито в мерзость”, отражается трагическая судьба всей русской интеллигенции, которая увлеклась поверхностным европейством и утратила кровные связи с родной землей и народом. И не случайно Шатов советует праздному “баричу” Ставрогину “добыть Бога”, способность различать добро и зло “мужицким трудом”. Тем самым он указывает ему на путь сближения с русским народом и его религиозно-нравственной правдой.
Но вопреки очевидности и разумным советам русская интеллигенция пошла своим путем.
Подготовленный предыдущими поколениями, русский Апокалипсис, или “желание самоуничтожиться” , привел к исчезновению старой русской нации. Она исчезла, как будто и не бывало. В дни октябрьского переворота В. Короленко записал свое впечатление от встреч и разговоров с теми, кто стал под знамена большевиков: “Нет у нас общего Отечества! Вот проклятие нашего прошлого, из которого демон большевизма так легко плетет свои сети…”.
И все же, по моему убеждению, Россия сумела пережить эти страшные времена. Хотелось бы верить, что она возродилась обновленной и свежей. Но еще очень многими нитями она связана с прошлой Страной Советов – той самой бесплодной смоковницей, которую нужно срубить и бросить в огонь. Сумеет ли она это сделать? Найдет ли в себе силы для этой нелегкой работы?
Гений Ф. Достоевского в это верил. И в эпилоге Откровения Иоанна Богослова есть картина, внушающая оптимизм: сам Агнец – вечная Истина и Любовь, стоит у дверей человеческого сердца. Он не требует и не приказывает, а тихо стучит, словно путник, просящийся на ночлег. И как важно, чтобы этот тихий стук Любви был услышан. Пока еще не поздно…