“Третий мир”, или мир объективного знания, по Попперу – это мир критических дискуссий, мир языка. Анализ сущностных идей, связанных с философским критицизмом, показал нам, что язык, в который облекаются критические идеи, как правило, – язык, основанный на таких фигурах, как антитеза, контраст, они ведут, в свою очередь, к формулировке антиномий, парадоксов, призванных обобщать, брать явление “в пределе его”. Они сами по себе – собственная критика и метаописание, так как это “ученое незнание”, в терминах Николая Кузанского.
Проблема совпадения противоположностей решалась Н. Кузанским не только в плане онтологическом – бесконечное бытие снимает противоречия конечных вещей, но и гносеологическом – совпадение противоположностей не может быть постигнуто при помощи понятий, относящихся к конечным объектам. Бесконечное бытие, заключающее в себе все противоположности, предполагает соответствующий способ познания -“ученое незнание”: это всегда одновременно и знание, и незнание. Учение о противоположностях, их единстве не было новым даже у Н. Кузанского. У неоплатоников находим единение противоположностей бесконечного и конечного. Само христианское понятие “неслиянности и нераздельности” двух природ Иисуса Христа -“идея объединения конечного и бесконечного”.
Понятие “третьего мира” К. Р. Поппера, его осмысление критического мышления позволяет включить в качестве наиболее сущностных идей этого мира и антиномии Николая Кузанского, и принцип антитезы, перерастающий в антиномию, и парадокс барочного остроумия, и антиномии И. Канта, и антитетику его последователей шеллингианцев, и антиномии ономатопоэтической лингвистической парадигмы, и “воображаемую геометрию” Н. И. Лобачевского, и “противоречие”, основанное на антиномии, ПА Флоренского, и “умудренное неведение”, или антиномисти-ческий монодуализм С. Л. Франка, и истины, основанные на антиномиях В. Я. Брюсова, а также символистов, и “воображаемую логику” НА Васильева, а также западные неклассические логики, принцип дополнительности Н. Бора, принцип неопределенности В. Гейзенберга, и множество с размытыми краями Л. Заде, и паранепротиворечи-вые логики Н. да Коста, философию М. Хайдеггера и др. Конечно же, в “третьем мире” сущностных идей, или идей без субъектов познания, антиномии и парадоксы М. Ю. Лермонтова. Все эти разнонаправленные теории, связанные с многими областями знания, тем не менее объединяются на основе принципа относительности, логик N-измерения, как частный случай включающих аристотелеву логику с законом исключенного третьего.
В основе такого языка метаописания лежит противопоставление, а значит, и объединение противоположных, вплоть до взаимоисключающих понятий, выраженных языком с помощью антонимов или элементов, находящихся внутри их семантической оси или выходящих за пределы антонимии, обнаруживающих очень дальние связи, вплоть до разнородности. Высказывания с такими типизированными лексическими элементами, с точки зрения логики, – антиномии. И. Кант называет этот принцип мышления антитетикой, а Н. Бор – принципом дополнительности, комплементарности. В первом случае акцентируется противопоставление, взаимоисключение понятий, во втором – их отношения по принципу дополненительности, комплементарности.
Особенно яркое выражение антиномии находят в поэтических текстах М. Ю. Лермонтова. Все названные идеи рождены в ходе критического отношения к тому, что исследует ученый, философ или изображает художник – в том числе и критики форм, как говорит об этом писатель и исследователь творчества Ф. Феллини А. Моравиа. Все это соответствует логике спирали, радикальной мысли, которая “…должна играть роль разрушителя, быть элементом катастрофы” в том смысле, что способствует фальсифицируемости теории, то есть ее опровержению, в терминах К. Р. Поппера, а значит, устранению ошибок.
Ж. Бодрийяр пишет о радикальной мысли: “Пожалуй, это крайне самонадеянно с моей стороны – пытаться перейти сейчас к заключительному слову. Да, я думаю, мы проследили движение терминов, переходящих один в другой, – смерть, фатальное, женское, симуляция, – в соответствии со своего рода логикой спирали. И все же к возможной конечной цели нам не удалось приблизиться ни на шаг. Мы просто прошли по линии определенного числа парадигм, каждая из которых перестает действовать в момент, когда превращается в другую. Ибо коль скоро понятия умирают, они умирают, если угодно, своей смертью, претерпевая метаморфозу, и это до сих пор лучшая форма развертывания мысли. Здесь, следовательно, нет никакого конца, никакого заключения. На мой взгляд, мышление является радикальным настолько, насколько оно не ищет для себя доказательств, не стремится сбыться в некоторой реальности. Отсюда вовсе не следует, будто оно не интересно самому себе и ему безразлично, какое влияние оно оказывает на действительность: радикальность мышления означает лишь то, что оно ставит перед собой задачу удержаться в рамках игры, правила которой ему хорошо известны. Дня него важна некая неразрешимость, для него значимо, чтобы она никогда не исчезала, и вся работа радикальной мысли имеет целью ее сохранение.
Однако, обеспечивая постоянное присутствие этой неразрешимости, радикальная мысль не должна быть отвлеченной, озабоченной исключительно абстрактной спекуляцией и манипулированием философскими идеями прошлого. В этой связи я всеми силами пытаюсь освободиться от какого бы то ни было референциального и финалистского способа рассуждений, надеясь в полной мере подключиться к игре мышления, сознающего, что оно мыслимо чем-то другим. И мне кажется, я всегда обращался к современности: не столько для того, чтобы подвергнуть ее социологическому или политологическому анализу, сколько с целью определить степень воздействия на нее того параллельного мира, с которым она находится в отношении вечной конфронтации. Мысль должна играть роль разрушителя, быть элементом катастрофы, провокации во вселенной, стремящейся к завершению, истреблению смерти, уничтожению негативности.
Роман “Герой нашего времени” пронизан “теориями” и терзаниями. Имеется в виду то, что весь строй событий определенным образом анализируется, над ним осуществляется рефлексия, которая ведет к философским обобщениям, имеющим в том числе и научное значение. В “Журнале Печорина” герой рассказывает об обычных событиях, происходящих с ним: “Я у них обедал. Княгиня на меня смотрит очень нежно и не отходит от дочери… плохо! – Зато Вера ревнует меня к княжне: добился же я этого благополучия! Чего женщина не сделает, чтоб огорчить соперницу! Я помню, одна меня полюбила за то, что я любил другую. Нет ничего парадоксальнее женского ума: женщин трудно убедить в чем-нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами; порядок доказательств, которыми они уничтожают свои предубеждения, очень оригинален; чтоб выучиться их диалектике, надо опрокинуть в уме своем все школьные правила логики.
Почему же М. Ю. Лермонтов, критикующий женщин за использование языка парадоксов, сам его обширно применяет? По-видимому, потому, что в случае с критикой женской логики, речь идет об эмпирических вещах и представлениях, особенно в духе обыденной морали. Эти положения должны быть сформулированы на языке аристотелевой логики – закона исключенного третьего, по которому взаимоисключающие понятия по отношению к одному предмету не применимы. Сам же М. Ю. Лермонтов применяет антиномичный, парадоксальный способ остроумного мышления, когда речь идет не об эмпирических вещах и представлениях, а об обобщенных понятиях, сущностях.
Таким образом, в основе логики барокко – противоположные, взаимоисключающие понятия, лежащие на одной семантической оси. А способ их выражения – фигуры контраста, противопоставления, антитезы, несовместимости, разноречия, ведущего к парадоксальности, к противоречиям, выраженным в антиномиях.