Виктор Пронякин стоял над гигантской овальной чашей карьера. Тени облаков шли по земле косяком, но ни одна не могла накрыть сразу весь карьер, все пестрое, движущееся скопище машин и людей внизу. “Не может быть, чтобы я здесь не зацепился”, – думал Пронякин. А надо было. Пора уже где-то осесть. За восемь лет шоферской жизни он помотался достаточно – и в саперной автороте служил, и кирпич на Урале возил, и взрывчатку на строительстве Иркутской ГЭС, и таксистом был в Орле, и санаторским шофером в Ялте. А ни кола ни двора. Жена по-прежнему у родителей живет. А как хочется иметь свой домик, чтоб и холодильник был, и телевизор, а самое главное – дети. Ему под тридцать, а жене и того больше. Пора. Здесь он и осядет.
Начальник карьера Хомяков, посмотрев документы, спросил: “На дизелях работал?” – “Нет”. – “Взять не можем”. – “Без работы я отсюда не уйду”, – уперся Пронякин. “Ну смотри, есть в бригаде Мацуева “МАЗ”, но это адская работа”.
“МАЗ”, который показал Виктору Мацуев, напоминал скорее металлолом, чем машину. “Ремонтировать ее надо только сможешь ли? Подумай и приходи завтра”. – “Зачем завтра? Сейчас и начну”, – сказал Пронякин. Неделю с утра до вечера возился он с машиной, в поисках запчастей даже свалки обшарил. Но сделал. Наконец-то, он смог приступить к работе на карьере. Его “МАЗ” хоть и обладал хорошей проходимостью, но для того чтобы выполнить норму, Виктору нужно было сделать на семь ездок больше, чем всем остальным в бригаде, работающим на мощных “ЯАЗах”. Это было непросто, но первый же день работы показал, что как профессионал Пронякин не имеет соперников в бригаде, а может, и на всем карьере.
“А ты, как я погляжу, лихой, – сказал ему бригадир Мацуев. – Ездишь, как Бог, всех обдираешь”. И непонятно было Пронякину, с восхищением это сказано или с осуждением. А через некоторое время разговор имел продолжение: “Торопишься, – сказал бригадир. – Ты сначала здесь пуд соли съешь с нами, а потом и претендуй”. Претендуй на что? На хорошие заработки, на лидерство – так понял Пронякин. И еще понял, что его приняли за рвача и крохобора. “Нет уж, – решил Виктор, – подстраиваться я не буду. Пусть думают, что хотят. Я не нанялся ходить в учениках. Мне заработать нужно, жизнь обстроить, обставить, как у людей”. Отношения с бригадой не заладились. А тут еще дожди зарядили. По глинистым дорогам карьера машины не ходили. Работа остановилась. “Совсем в гиблое место попал ты, Пронякин”, – тяжело размышлял Виктор. Ждать становилось невыносимо.
И пришел день, когда Пронякин не выдержал. С утра было сухо и солнце обещало полноценный рабочий день. Пронякин сделал четыре ездки и стал делать пятую, как вдруг увидел крупные капли дождя, упавшие на ветровое стекло. У него опять упало сердце – пропал день! И, свалив породу, Пронякин погнал свой “МАЗ” в быстро пустеющий под дождем карьер. В отличие от мощных “ЯАЗов” “МАЗ” Пронякина мог подняться по карнизику карьерной дороги. Опасно, конечно. Но при умении – можно. Выезжая из карьера в первый раз, он увидел угрюмо стоявших у обочины шоферов и услышал чей-то свист. Но ему было уже все равно. Он будет работать. Во время обеда в столовой к нему подошел Федька из их бригады: “Смелый ты, конечно, но зачем же нам в морду-то плюешь? Если ты можешь, а мы нет, зачем выставляешься? Если из-за денег, так мы тебе дадим”. И отошел. У Пронякина появилось желание прямо сейчас собраться и уехать домой. Но – некуда. Он уже вызвал к себе жену, она как раз сейчас в дороге. Пронякин снова спустился в пустой карьер. Экскаваторщик Антон вертел в руках кусок синеватого камня: “Что это? Неужели руда?!” Вся стройка давно уже с волнением и нетерпением ждала момента, когда наконец пойдет большая руда. Ждал и волновался, что бы ни думала о нем бригада, и Пронякин. И вот она – руда. Куски руды Виктор повез начальнику карьера. “Рано обрадовался, – остудил его Хомяков. – Такие случайные вкрапления в породе уже находили. А потом снова шла пустая порода”. Пронякин ушел. “Слушай, – сказал ему экскаваторщик Антон внизу, – я все гребу и гребу, а руда не кончается. Кажется, действительно дошли”. Пока только двое они и знали о случившемся. Вся стройка по случаю дождя стояла. И Пронякин, чувствуя, что наконец-то судьба расщедрилась – именно его выбрала везти первый самосвал с рудой из одного из величайших карьеров, – никак не мог успокоиться от радости. Он гнал перегруженную машину наверх: “Я им всем докажу”, – думал он, имея в виду и свою бригаду, и начальника карьера, и весь мир. Когда были пройдены все четыре горизонта карьера и оставалось чуть-чуть, Пронякин чуть резче, чем надо, повернул руль – колеса заскользили и грузовик поволокло в сторону. Виктор сжал руль, но остановить машину уже не мог – переваливаясь с боку на бок, самосвал сползал с одного горизонта на другой, переворачиваясь и ускоряя падение. Последним осознанным движением Пронякин смог выключить двигатель вконец разбитой машины.
В тот же день его проведывала в больнице бригада. “Ты на нас зуба не имей, – виновато сказали ему. – Поправляйся. С кем не случается. А ты человек с широкой костью, из таких, как ты, энергия прямо прет. Такие не умирают”. Но по лицам товарищей Виктор понял: плохо дело. Оставшись один на один со своей болью, Пронякин попытался вспомнить, когда он был в этой жизни счастлив, и получилось у него, что только в первые дни со своей женой да вот сегодня, когда он вез большую руду наверх.
…В день, когда серый почтовый вездеход увозил тело Пронякина в морг белгородской больницы, пошла наконец руда. В четыре часа пополудни паровоз, украшенный цветами и кленовыми ветками, дал торжествующе-долгий гудок и потащил первые двенадцать вагонов большой руды.