“Двенадцать” – поэма переворота. Не только и не столько поэма, описывающая общую атмосферу, царящую в погибающей после революции стране, сколько поэма переворота в погибающей душе самого поэта. Эта поэма – насмешка над “революцией”. Блок в каждом слове, в каждом звуке высмеивает в бессильной злобе кровавый разгул стихии:

Злоба, грустная злоба

Кипит в груди…

Черная злоба, святая злоба…

Сам он не может повлиять каким-либо кардинальным образом на исторический ход событий, не может “говорить вполголоса: “Предатели! Погибла Россия!””. Он отчаянно смеется над несоответствием идеалов, поставленных “революцией”, и окружающей действительностью. Он зло смеется и над представителями старого мира – попами, буржуями, барынями – всеми, кто довел страну до революционной ситуации, и над представителями так называемого “нового” мира – ничтожными личностями, способными воевать лишь с уличными девками да с тенями в подворотнях:

Революционный держите шаг!

Неугомонный не дремлет враг!

Товарищ, винтовку держи, не трусь! Палънем-ка пулей в Святую Русь…

Эх, эх! Позабавиться не грех!

Запирайте етажи, Нынче будут грабежи!

Отмыкайте погреба – Гуляет нынче голытьба!

В зубах цигарка, примят картуз, На спину б надо бубновый туз!

“Свобода, свобода, эх, эх, без креста!” – звучит как разгульный, разбойничий клич. Не случайно автор отметил, что “на спину б надо бубновый туз” – такой лоскут из красной или желтой ткани нашивался на спину каторжникам. Эти люди “идут без имени святого…”:

От чего тебя упас

Золотой иконостас?

Бессознательный ты, право,

Рассуди, подумай здраво –

Али руки не в крови…

Они проходят как стихия, они проносятся как вьюга, они подчиняются только внутреннему стремлению разрушения: “Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем”. Автор постоянно сравнивает движущие силы революции со слепой стихией, которая все рушит на своем пути:

Черный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер -.

На всем божьем свете!

Разыгралась чтой-то вьюга,

Ой, вьюга, ой, вьюга!

Не видать совсем друг друга!

За четыре за шага!

В поэме последовательно применен художественный прием, основанный на эффекте контраста. Сразу бросается в глаза, что зрительный ряд строится на чередовании мотивов ночной темноты и снежной вьюги. Эта цветовая символика ясна по своему смыслу. Она знаменует два жизненных исторических начала: низкое и высокое, ложь и правду, прошлое и будущее – все, что противоборствует как на всем свете, так и в каждой человеческой душе. Символика эта социально прояснена, в ней – отражение и художественное обобщение реальных исторических явлений.

Что такое снежная вьюга в “Двенадцати”, как не образ “исторической погоды”, образ самого переворота и хаоса, им принесенного? Черный вечер и белый снег воплощают в своей контрастности историческую бурю, потрясшую мир. Белое, светлое, снежное торжествует в финале поэмы, где полностью побеждает непроглядную тьму, из которой вышли двенадцать. Здесь автор завуалированно пророчит победу белой, светлой силы над черно-красным хаосом, принесенным той стихией, к которой принадлежали двенадцать.

“Двенадцать” – это полное торжество стихии. Она – главный герой поэмы. Как сама поэма, так и стихия в ней едина и синтетична, хотя внутри нее самой действуют самостоятельные характеры с их собственными индивидуальными чертами.

Двенадцать красногвардейцев пробиваются сквозь лютую вьюгу; они “ко всему готовы”, им “ничего не жаль”, они настороженны; их ведет вперед инстинкт, но они еще толком не представляют себе до конца весь смысл своей борьбы, своего “державного шага” в будущее. Они в этой борьбе еще новорожденные, рожденные вместе с “новым” миром, рожденные самим этим “новым” миром.

В героях поэмы, беззаветно вышедших на штурм старого мира, пожалуй, больше от анархической “вольницы” , нежели от авангарда петроградского рабочего класса, который под предводительством партии большевиков обеспечил победу революции.

Ощущение “взлета” революции с громадной силой сказалось в “Двенадцати” в мотивах ночной метели, порывистого, резкого ветра, взвихренного снега. Эти мотивы проходят сквозь всю поэму подобно основной теме в симфонии. При этом ветер, снежная вьюга, пурга как динамические образы восставшей, разбушевавшейся стихии приобретают в “Двенадцати” различный смысл применительно к разным персонажам поэмы. Для теней и обломков старого мира злой и веселый ветер – сила враждебная, безжалостно выметающая их из жизни, для двенадцати же он – их родная стихия, они как порождение этого ветра, они детище хаоса, стремящееся к разрушению. Этим двенадцати вьюга не страшна, не опасна.

Красный флаг появляется в конце поэмы, он – этот символ революции – здесь становится символом нового креста России. Страна стоит на перепутье – “позади голодный пес”, а впереди якобы “светлое будущее”. Есть мнение, что Христос во главе красногвардейцев благословляет революцию, ее конечные цели и идеалы. Но в том-то и дело, что не во главе – нигде в поэме об этом не сказано, – а “впереди”. Мы просто привыкли воспринимать, что впереди, с красным флагом – значит, во главе, но здесь другая ситуация: флаг здесь олицетворяет собой новый крест Христа, новый крест России, и идет Христос не во главе, а его ведут – ведут на расстрел, на новое распятие…

“Зачем же ты пришел нам мешать? Ибо ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Но знаешь ли ты, что будет завтра? Кто ты? Ты ли это? Или только подобие Его. Но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, завтра же, по одному моему мановению, бросится подгребать к твоему костру угли. Знаешь ты это? Да, ты, может быть, это знаешь…” Это Достоевский, “Братья Карамазовы”, диалог Великого Инквизитора с Иисусом Христом.

Никому не нужна Его помощь, никому не нужно Его благословение: “От чего тебя упас золотой иконостас?” О каком “моральном благословении” может идти речь, когда “…идут без имени святого… ко всему готовы…”. Этим двенадцати не нужно ничьего благословения,

Точно так же как не нужно оно было и тем, кто делал революцию. Просто в то время удобно было использовать стихи такого великого поэта в свою пользу, с целью оправдания революции и кровавого беспредела, а ведь Блок сам говорил, что в его поэме совсем нет политики.

Он любил всех, он любил Россию и тем больнее переживал ее политический, экономический и духовный кризис. Блок проживал все события, происходившие в России, вместе со страной. Он вместе с его Русью страдал, замерзал, голодал. Поэтому Блок в своей поэме чувствует настроение и переживание каждого персонажа и с точностью передает эмоции каждого. Автор постоянно подчеркивает, насколько далеки “высокие” идеи революции от земной жизни:

От здания к зданию

Протянут канат.

На канате плакат:

“Вся власть Учредительному Собранию!”

Старушка убивается – плачет,

Никак не поймет, что значит,

На что такой плакат,

Такой огромный лоскут?

Сколько бы вышло портянок для ребят,

А всякий – раздет, разут…

В октябрьском перевороте поэт услышал только одну “музыку” – громовую музыку катастрофического крушения старого мира, которое он так давно предчувствовал и ждал. Да, он ждал, но скорее не столько крушения самого мира, сколько перемены в психологии людей, перемены человеческого сознания, улучшения мира не за счет его перелома и передела, а за счет внутренних изменений в каждом человеке, то есть изменения мира за счет изменения самого человека. Поэтому кровавый переворот, провозглашенный социалистической революцией, Блок воспринял как внезапно налетевшую, но уже предсказанную и ожидаемую стихию. Революция, по Блоку, всемирна, всеобща и неостановима. Она воплотилась для него с наибольшей полнотой в образе неудержимого “мирового пожара”, который вспыхнул в России и будет еще долго разгораться все больше и больше, перенося свои очаги и на Запад и на Восток, – до тех пор “пока не запылает и не сгорит старый мир дотла”.