МАСТЕРСТВО НЕКРАСОВА
Выше было сказано о группе исследователей, которые утверждали, будто Некрасов пользовался каждой возможностью, чтобы противопоставлять свое творчество пушкинскому. Эго у них называлось “полемикой Некрасова с Пушкиным”, причем в своих статьях они обильно цитировали такие произведения Некрасова, которые на поверхностный взгляд можно было и в самом деле считать антипушкинскими. Но только на поверхностный взгляд. Стоит внимательно
Вглядеться в каждый из этих якобы “антипушкинских” текстов Некрасова, и станет ясно, что все они вместе и каждый в отдельности еще сильнее подчеркивают его связь со своим великим предшественником и в то же время свидетельствуют о его самобытности.
Впервые эта полемика наметилась с достаточной ясностью в некрасовском стихотворении “Муза” (1851 г.)-
Второй случай полемики с Пушкиным в знаменитом диалоге Некрасова “Поэт и Гражданин”, где многие строки явно перекликаются с пушкинским стихотворением “Поэт и толпа” (“Чернь”).
Диалог был написан в 1855-1856 годах, во время самых шумных кривотолков, вызванных новым изданием Пушкина, и появился в виде предисловия к стихам, вошедшим в первую книгу Некрасова.
Хотя целью “Поэта и гражданина” является опровержение реакционных лозунгов эстетической критики, ценившей в Пушкине превыше всего “сладкозвучие”, Некрасов с самого начала подчеркивает, что оба спорящих, и гражданин и поэт, равно восхищаются красотой и музыкальностью поэзии Пушкина, ее непревзойденными звуками. Поэт восклицает с восторгом:
Неподражаемые звуки!..
И Гражданин вполне соглашается с ним:
Да, звуки чудные… ура!
И я восторг твой разделяю.
Главным козырем реакционных эстетов в их борьбе с демократическим пониманием Пушкина были строки из стихотворения “Поэт и толпа”:
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
Все статьи либеральных и консервативных журналистов, вызванные анненковским изданием 1855 г., ставили эти стихи в основу своего истолкования Пушкина, сводя к ним сущность его многообразного гения.
Некрасов понимал, что творческим подвигом всей своей жизни сам Пушкин опроверг декларацию о мнимой отрешенности людей искусства от “житейского волнения” и “битв”.
Некрасов восстает против тех, кто пытается использовать стихотворение Пушкина для оправдания антиобщественной и безыдейной поэзии. Он напоминает что наступила грозовая эпоха:
Гроза шумит…
… гром ударил; буря стонет
И снасти рвет, –
И что в такую эпоху “сладкие звуки”, выдвигаемые в качестве самоцели, являются сугубым преступлением. Слагатели “сладких звуков” вызывают в нем такое же чувство, как воры, казнокрады и взяточники. В гневе он ставит современных ему “сладких певцов” на одну доску с мошенниками:
Одни – стяжатели и воры,
Другие – сладкие певцы.
В противовес пушкинской строфе о назначении поэта Некрасов от лица демократии выдвигает призыв:
Будь гражданин! служа искусству,
Для блага ближнего живи,
Свой гений подчиняя чувству
Всеобнимающей Любви.
Показательно, что, обличая ненавистных ему адептов “чистой” поэзии, Некрасов к самому Пушкину относится с неизменным восторгом и трижды в этих стихах именует его солнцем поэзии.
Присущее Некрасову живое чувство исторических эпох сказалось и в “Поэте и гражданине”. Стихи Пушкина, бесспорно, прекрасны, говорит он в этом диалоге, но нынче другая эпоха:
Ты знаешь сам,
Какое время наступило, –
Время ураганов и гроз: “не время песни распевать” Было бы противоестественно, если бы новая грозная эпоха не потребовала качественно новой поэзии. Пусть эта новая поэзия, по сравнению с пушкинской, будет “чужда красоте”. Гражданин (то есть типичный человек шестидесятых годов) все же, по утверждению Некрасова, принимает ее к сердцу ближе, чем чьи бы то ни было другие стихи:
Но, признаюсь, твои стихи
Живее к сердцу принимаю.
Здесь опять-таки не столько полемика с Пушкиным, сколько противопоставление дворянской эпохи разночинским шестидесятым годам.