Я иду по аллее с тремя алыми гвоздиками в руках. Мимо меня идут люди, молодые и старые, веселые и грустные, и все они несут цветы. Аллея длинная, по бокам ее выстроились высокие деревья. Мне кажется, что я попала в большой коридор с голубым потолком – небом. И все это какое-то торжественное: и небо, и солнце, и деревья. И люди. Что случилось? Я оборачиваюсь – сзади идут мои родители, они оживленно о чем-то беседуют. Папа и мама рядом, значит, все в порядке. Но какое-то необычное чувство не покидает меня. Почему мама разрешила мне сегодня надеть мое любимое платье, белое в красный цветочек? Почему папа купил эти гвоздики и отдал их мне? Что с ними делать? И куда мы идем? Вот и конец аллеи… Передо мной памятник – высокая, очень высокая женщина, у ее ног горы цветов. Вокруг много людей, играет оркестр. И что-то стучит ритмично и громко. Мне становится страшно, я кидаюсь к отцу. Он подхватывает меня на руки и успокаивает: “Не бойся, доченька! Сегодня праздник, поэтому здесь так много людей. Много лет назад в этот день наша армия вытеснила фашистов из Харькова. И в городе никогда больше не было войны!” Война… Кажется, там убивали людей, там ранили моего дедушку… И дедушка со своими друзьями прогнал фашистов из нашего города… У дедушки часто болит нога… Наверное, всему Харькову было больно… “Папа, а городу было больно, когда по нему фашисты ходили?” – спрашиваю я. “Да, – отвечает папа, – Харькову было очень больно. Фашисты много домов разрушили, много людей убили. А выжившие потом долго “лечили” наш город. И дедушка твой “лечил”. Он восстанавливал разрушенные дома. И тот университет, где мы с мамой учились, тоже заново строил”. Тук-тук, тук-тук… “А что это стучит?” – интересуюсь я. “Сердце этой женщины”, – говорит отец. “Но она же неживая”, – возражаю я. “Неживая. Ее зовут Родина-Мать. А сердце у нее живое, настоящее. Оно всегда помнит о тех ее дочерях и сыновьях, которые погибли. Они спасали и ее, и нас с тобой. Оно грустит, живет в скорби”. Я не знала, что такое “скорбь”. Но я соскальзываю с папиных рук и бегу к этой печальной и, как мне кажется, доброй женщине. Я оставляю гвоздики у ее ног и возвращаюсь к родителям. Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Это был первый День освобождения Харькова, который я запомнила. Мне было тогда четыре года. Потом еще много раз двадцать третьего августа отмечали этот праздник. Но тот день, проведенный у мемориала, я вижу отчетливо и ясно, словно еще вчера побывала там.